— Пожалуй, Самойлову надо помочь, — сказал я. — Если мы ударим отсюда, пилсудчики не усидят на Чертовой горе.
— Нехай сам Демичев помогает своему любимчику, — сердито ответил «желтый кирасир», еще энергичнее Жуя ус. — Я свое выполнил. Тебе что, комиссар, не жалко людей?
— Что шестого, что пятого полка — люди одни, советские. Мне всех жаль. Но на жалости много не навоюешь...
Федоренко слез с рослого темно-гнедого Грома, ни в чем не уступавшего Троянде.
Бойцы называли командирова коня по-своему. Они переделали его кличку в «Гром и Молния». Была на это основательная причина. Полноценный по всем статьям тракен, отличавшийся волохатой шерстью, имел один существенный порок. Стоило всаднику чуть податься вперед, как Гром мгновенно взмахом головы наносил такой удар по лбу седока, что у того из глаз сыпались искры.
Федоренко, став спиной к Чертовой горе, закурил. И все же время от времени косился назад, вслушиваясь в звуки горячего боя. Так прошла минута, другая.
Не докурив папиросы, Василий Гаврилович сердито отбросил ее в кусты бересклета. Сунул ногу в стремя и спустя миг опустился в седло. Решение было принято: выручать Самойлова! Уже готовясь скакать в атаку, обнаженным клинком подавая сигнал сотням, Федоренко обернулся ко мне и выпалил одним духом:
— Ладно, двинулись. Но Троянды, комиссар, я им вовек не прощу.
Полк, послушный немым сигналам командира, с развернутым знаменем двинулся в шквальную атаку.
Это роскошное, с густым золотом бахромы, бархатное знамя, олицетворяя революционную и воинскую честь полка, не раз решало исход боя. Храня дорогую святыню — дар московских пролетариев, бойцы нашей части с достоинством прошли с ним славный ратный путь от Орла к Перекопу, от Перекопа к отрогам Карпат.
На алом полотнище знамени, которое преподнесли нам москвичи, они вышили перефразированные Марксовы слова: «Берегись, буржуазия, твои могильщики идут!»
После Чертовой горы «проблема Троянды» была улажена. Самойлов в этот день завладел скакуном атамана черношлычников, и это стало возможным благодаря атаке 6-го полка. Троянда по распоряжению комбрига вновь перешла к прежнему хозяину.
Очень довольный, Федоренко, не затрудняя коновода, сам перебросил английское седло с хребта Грома на спину золотистой кобылы.
— Знаешь, комиссар, — подтягивая потуже подпругу, ликующим голосом сказал Василий Гаврилович, — все-таки не захотел обидеть меня Демичев. Гром будет у меня для похода, а для атак нет лучше этой Троянды.
— Зачем ему вас обижать? — ответил я. — Он рабочий человек. Только стоял не в забое, как вы, а возле наборной кассы. И Самойлов из пастухов...
— Вот в старой армии, — опустившись в седло, продолжал Федоренко, — и то меня не обижали. А было за что, по правде сказать...
Обычно малоразговорчивый, а теперь, после удачной атаки и возвращения драгоценной Троянды, благодушно настроенный, командир не прочь был кое-что рассказать о себе. Но тут выдвинулась из Рогатина свежая колонна «улан малиновых». Она обрушилась на фланг дивизии и порубила отчаянно отбивавшегося командира славных разведчиков Сергея Глота. Затем пошла в атаку на 6-й полк. Федоренко, так и не рассказав о старых прегрешениях, обнажил клинок и повел «москвичей» на улан Пилсудского.
Шел октябрь 1920 года. Пан Пилсудский после «чуда на Висле», позволившего ему с помощью французского генерала Вейгана, французских пушек и американских долларов выиграть варшавское сражение, поторопился в Станислав. Здесь, в ставке Петлюры, он заявил, что польская армия за Збруч не пойдет, но окажет необходимую помощь союзнику и вассалу.
Тогда же в Рахны Лесовые, возле Жмеринки, где стоял 6-й полк, явился ободранный и голодный Семен Очерет. Из его рассказов мы узнали, что в бою под Волочиском, посланный с приказанием к резервной сотне и спешенный гайдамацкой пулей, он был схвачен черношлычниками[11] 4-го Киевского конного полка, неожиданно выскочившими из густого тальника. Выдав себя за мобилизованного и прикидываясь слабоумным, каховчанин тут же изъявил согласие поступить в гайдамаки, считая, что только это даст ему возможность вернуться к своим. Его, как «придурковатого», послали ездовым в обоз.
