— Ты, Иван Григорьевич, одно с другим не путай. Шайба, она действительно в мужском хозяйстве пригодится, а шишки — это все пустяки...
— Может быть, и пустяки, — опять согласился Нечаев. — Привычка у меня такая. Да и не трудно поднять шишку, руки не отвалятся. Но двести шишек подниму, десять белок сыты будут.
Нечаев задумался, помолчал, слегка насупившись, потом продолжил:
— А вообще-то, брат, из крохотных ручейков и Волга рождается. Ты видал, мил человек, как выворачивают бульдозерами и сталкивают в отвалы кедровый подрост? Изводят под корень кормилицу и поилицу — кедровую тайгу! Десять кедрин срубят, три из них до дела доведут, остальное потеряют, в глухих затонах утопят, на деляне забудут. Сердце кровью обливается, когда смотрю на такое. Садят, конечно, кедр, садят, но только недостаточно, на десять срубленных кедров один саженец, да и тот когда еще вырастет! Да и вырастет ли? Как помочь беде? А я вот, мил человек, раскидываю семена по тайге, кедровкам-сеяльщицам помогаю. — Нечаев умолк и, кольнув меня своими острыми и серыми, как у беркута, глазами, несколько раз упрямо ударил в землю заостренной палкой и с надеждой бросил в образовавшиеся углубления семена кедра.
Мне показалось, что осенний лес одобрительно шумит.
1970