По напряженно-замкнутому лицу Олега и отрешенно-усталому Лены рабочие, которые изредка с любопытством поглядывали на чужаков, видимо, сделали самый простой вывод: папашка отловил свою не очень путную дочку где-то в ночном клубе, прописал ей по первое число и теперь возвращает в лоно семьи. Одежда Гончарова тоже наводила на мысли: видать, бизнесмен из новых, а вот вишь как оно выходит — денег куры не клюют, а пацанкой никто не занимается, дела до нее никому нет, вот и вышла шалава. У Алены сложилось ощущение, что присутствующие в автобусе малярши вздохнули с облегчением, когда они выходили на окраине города: теперь можно было всласть посудачить о богатых, которые все жадины и жмоты и обирают народ, вот Бог их и наказывает… А некоторым, из тех, кто помоложе, и повздыхать: почему это их Коля, Вася или Альберт, которому за сорок всего, ходит обношенный, с пузом, водочку потребляет, когда можно и когда нельзя, ни денег от него, ни… Подтянутый, хорошо одетый Гончаров производил на своих ровесниц неизгладимое впечатление.
До шестнадцатиэтажки, стоявшей в ряду таких же урбанизированных конструкций посреди необжитого, засаженного тонкими чахлыми деревцами поля-стройплощадки, шли минут двадцать. Поднялись на седьмой этаж по уже загаженной, расписанной изображениями фаллосов и соответствующими надписями лестнице — лифт еще не включили. Гончаров отомкнул тяжелую бронированную дверь, отделанную хорошим деревом снаружи и хорошей кожей внутри.
Дверь была единственной роскошью этой однокомнатной. В ней царил самый настоящий бедлам: на широкой тахте скомканное одеяло походило на не ко времени поднятого от зимней спячки медведя, грозного и взъерошенного. Устеленный паласом пол был заставлен пепельницами, но хозяину они, похоже, служили лишь частью интерьера: сигаретный и сигарный пепел горками лежал там, где упал когда-то. На кухне угадывались очертания Монблана из немытой посуды; впрочем, по чашке с остатками кофе, стоявшей в прихожей прямо на полу рядом с затоптанным окурком, девушка легко определила: фарятьевский чайный сервиз, никак не меньше пяти штук «зелени». Аля оглянулась на Гончарова.
— Так ты здесь и живешь? — спросила она, удивленно: собственную машину, стоимостью по меньшей мере вчетверо превышающую стоимость этой берлоги, он приказал взорвать легко, словно был кувейтским эмиром или магнатом с капиталом в изрядное количество нулей после единицы.
— Да разве ж это жизнь? — сымитировал Олег интонацию торговца семечками с одесского Привоза. — Вы себе думаете, молодая барышня, шо можно жить, минуя всяких трудностей? И купюри, шурша, сами себе превращаются в брыльанты и падают на всякую голову? Таки нет! Я вам скажу: если у человека есть мозги, то они у него есть! И не делайте мне круглые глаза, вы же уразумели, дитя, об чем речь…
— Ты что, брал уроки актерского мастерства? — рассмеялась Аля.
— Скорее — делового. В детстве нашим соседом по квартире был Яков Соломонович Лисин. Всю жизнь он страдал: проявиться его коммерческим талантам было негде, и, по сути, в хорошем переводе с псевдонаучного на общеупотребительный еще в ранней юности он наговорил мне столь популярную сейчас книгу «Как стать богатым».
— А сам он был нищим и больным?
— Вот уж нет. Старик Лисин был достаточно зажиточным и денежным человеком по советским временам. И очень любил наставлять: «Один еврей сказал мне как-то: лучше умереть от страха, чем от голода. Он был состоятельный спекулянт, и его посадили. Так он был не сильно умный, вот что я вам скажу! Чтобы человек не страдал ни от страха, ни от голода — об том позаботился сам Господь Бог. В каждой голове, в вашей тоже, молодой человек, миллиарды умных клеток, и каждая себе что-то думает… А если каждая надумает хотя бы на копейку, вы будете миллионером безо всяких конфликтов с законом. Бедность не от отсутствия денег, а от неумения ими пользоваться. А про смерть… Запомните, молодой человек, на всю жизнь, что я вам скажу: лучше умереть в глубокой старости, в своей постели и во сне. Тогда, когда вы просто устанете жить».
— Да? И как он умер?
