Крас, не включая света, подошел к окну: да, вот оно, оконце на четвертом этаже в пятиэтажке напротив, занавешенное тряпкой, мало похожей на штору… Свет не потушен. Нечесаная тетка сидит, уперев локти в стол… Алкоголичка. И у нее есть дочь. Лет двенадцати, не больше. Хрупкая, запуганная… Нежный цветочек, выросший на помойке… Все остальное стало для Краса неважным. Вернее, перестало существовать вообще.
Почти машинально он оделся и вышел в гулкий подъезд. Спустился по ступенькам.
Дыхание его было частым, ему казалось, что шрам пульсирует ярко-алым, рассудком он понимал, что этого не может быть, но рассудок все чаще затмевался одним-единственным видением: связанная, раздетая донага девочка… Он потрогал лицо; ему казалось, что шрам снова стал уродующим, багровым, что он налит кровью…
На улице Крас не ощутил никакого облегчения. Было сосем раннее утро, немного потеплело, воздух стал густым и влажным, и он задыхался в этой влаге…Во дворе стояла почти абсолютная темень, только два-три окна зажглись в окружающих домах… Ни о чем не думая, ничего не просчитывая, он направился к подъезду, прикинул квартиру… Поднялся на четвертый этаж. Сердце колотилось.
Дверь была обшарпанной и жалкой. По-видимому, ее не раз и не два открывали пинком: хлипкая щеколда замка держалась неизвестно как. Звонок был оборван. Крас замер на мгновение, поднял руку и отчетливо постучал.
— Кого несет? — настороженно спросил хриплый женский голос.
— Василий, — ответил он наугад так же хрипло, чувствуя, как перехватывает горло.
— Какой Василий? От Вовки, что ли? Крас пробурчал нечто невнятное.
— Чего надо? — спросили за дверью.
— Да баба выставила, — сымпровизировал он. — У меня два «пузыря», распить бы…
Дверь приотворилась, показалось испитое лицо «синеглазки»; ей можно было дать тридцать пять, а можно — и все пятьдесят.
Оглядев мутным взглядом незнакомого мужчину, тетка потребовала:
— Покажь…
Вместо ответа, он с силой толкнул дверь, впихнул женщину внутрь.
— Сходи сама, только живо! — протянул ей деньги. Та алчно впилась взглядом в две крупные купюры. Кто этот мужик и откуда — даже не поинтересовалась.
— Ты это… располагайся, — произнесла она скороговоркой. — Я мигом! Ага?
— А этого… твоего… нет? — наугад спросил Крас.
— Лешки? Не. Только Катька. Спит. Я одним духом…
Тетку колотило. В том, что она напьется прямо у ларька, Крас не сомневался.
Суетясь в предвкушении скорой опохмелки, она накинула пальтецо; карман оттопыривался: стакан. Вышла, старенькие туфли дробно застучали по ступенькам гвоздиками набоек.
Крас осмотрел дверь. Прикрыл, как мог, набросил щеколду…
Девочка спала во второй комнате под стеганым лоскутным, грязным донельзя одеялом. Он зажег свет… Девочка сонно приоткрыла глаза… Сейчас она испугается, закричит, и1 тогда… Все они дикие, похотливые шлюхи… И эта станет такой же, когда вырастет… Нет, теперь уже не станет… Он вылечит ее.
Он освободит ее душу. Болью. Болью и смертью плоти… Сейчас… Сейчас она лишится невинности и умрет… Умрет от высокой боли, боли наслаждения, так и не познав всей мерзости этого гнусного мира… Ее тоненькая шея переломится в его руках легко, как тростинка…
Крас облизал разом пересохшие губы, чувствуя невероятное возбуждение, трясущейся рукой взялся за край одеяла и разом сорвал его с девчонки…
Та спала одетой: в теплых колготках и шерстяной вязаной кофте. Привстала на постели, без малейшего испуга посмотрела на мужчину, на его вздувшиеся спереди брюки, на трясущуюся руку, сжимающую грязное покрывало.
— Ты, дяденька, не волнуйся шибко, а то кончишь сразу, — произнесла она спокойно, даже участливо и… стала стягивать колготки вместе с трусиками. — Ты мамашке деньги отдал?
Крас почувствовал себя так, будто вместо девчонки на постели он увидел муляж.
Глядел на тонкие, белые, в пятнах синяков ноги… А девочка смотрела на его штаны.
— Чего, упал? Не переживай, дяденька, щас я все как надо сделаю, и у тебя получится… Кофту тоже снять? — буднично поинтересовалась девочка. Со скукой заглянула в глаза. — Или ты — лизун? — Она раздвинула ноги, затем, пальцами, губы:
— Ты не сомневайся, я чистенькая, меня мамашка мыться приучила… Ну?
