— Отчего ж не поговорить… — Кай наклонился к раненому, извлек из кармана маленький никелированный пинцет…
Маэстро отошел к дереву, закурил.
Дикий крик разорвал тишину леса и затих, перешел во всхлипы…
Маэстро оглянулся. Со стороны было похоже, будто какой рыбачок наклонился к сильно подвыпившему приятелю, а тот шепчет ему на ухо свои алкогольные бредни…
На этот раз вскрик был коротким и резким. Кай тронул за плечо Маэстро:
— Он в особняке. Дом отдыха Министерства культуры. В двадцати километрах отсюда.
— А этот — чей?
— Блатной. Человек Браслета.
— Кто есть Браслет?
— Авторитет голошихинской группировки. А главный над ними — некий Резо. Его еще называют — Большой Резо.
— Почему?
— В Грузии есть еще Резо Маленький.
— Черт их разберет. А это кто? Кай пожал плечами:
— Мясо. Солдат.
— Кончил его?
— Да.
— Он сказал о причине захвата Мазина?
— Нет. Но он сказал все, что знал.
— Ладненько. Систему охраны этой хазы минкульта ты выяснил?
— А там и выяснять нечего… — Лицо Кая скривила невнятная гримаска, которую только человек с большим воображением мог бы принять за улыбку. Но Маэстро знал:
Кай именно улыбался. — Детский сад…
— Поехали… — велел Маэстро и направился к «жигуленку».
— «Волгу» сжечь?
— Кай, с каких это пор ты стал задавать глупые вопросы?
— Казенное все же имущество… — пожал плечами тот.
— Считай, что уже нет;
— На нет и суда нет.
Труп Серого застыл за рулем. Кай щедро полил бензином салон, бросил канистру.
Мотор «жигуленка» уже работал. Кай плюхнулся на сиденье.
— Гори оно все огнем! — Маэстро выщелкнул зажженную спичку и дал газ. Позади ярко вспыхнуло, взрывная волна сжала перепонки… Ни Маэстро, ни Кай даже не оглянулись. Они привыкли к огню. Это была их профессия.
* * *
19 августа 1991 года, 10 часов 34 минуты
— Извини, дорогой, что мое приглашение получилось таким спешным и не вполне корректным… — Лицо Большого Резо, казалось, лучится радушием, но глаза были темны и холодны, как жерла пистолетных стволов. — Обстоятельства…
Никита Григорьевич поджал губы. Он знал, на чем прокололся. Он привык… Он привык жить в этой стране хозяином, полновластным хозяином! Он привык, что мирно покоящийся в кармане кусочек красного картона с тремя подписями-завитушками и печатью, на которой отчетливо читались две столь хорошо знакомые всем буквы «ЦК» был и щитом, и карающим мечом…
Словно волшебный перстень, удостоверение многие годы отражало его от всех возможных и даже невозможных неприятностей в этой стране… Нет, он никогда не терял бдительности, тренированного чутья, когда… был не дома. А здесь…
«Корочки» были «перстнем Аладдина», дающим его обладателю почти сверхъестественную силу: менты бледнели и замирали, только завидев «вездеход» и красную поперечную полосу, таможни и границы открывались, словно ворота Сезама, вышколенная «девятка» замирала в дверях любых учреждений в почтительном, дисциплинированном безразличии, пропуская обладателя в кабинеты, спецсанатории, распахивая все двери и отмыкая все замки…
И вот он, генерал Никита Григорьевич Мазин, сидит в несуразной полосатой пижаме, словно овца, перед жестоким и жестким авторитетом, который класть хотел на все правила и знал для себя лишь одно, гениально сформулированное великим Мао:
«Винтовка рождает власть». Они ожирели, они превратили свои удостоверения из символа власти в мягкое ватное одеяло, они погрязли в высших, почти математических играх на полях власти, забыв это простое правило… А Резо, как и те, кто сидит сейчас рядом с ним, другого никогда не знали.
Никита Григорьевич усмехнулся горько. Самое противное, что он все это понимал, но — не успел. Не успел сделать что-то — быстро и решительно. Ничто хорошее не остается безнаказанным. Особенно многолетнее чувство превосходства и защищенности… Вот судьба и сыграла с ним шутку; возможно, последнюю в его жизни. Хотя…
Да пошли они все к дьяволу! Он — генерал и танцевать под дудку какого-то уголовника не станет, никогда!
Мазин жестко свел губы.
— В чем дело, Резо? Ты что, решил, что этот концерт для сельских тружеников, — Мазин кивнул на работающий беззвучно телевизор, — позволяет тебе спеть сольную партию?
