Любить мужчину!
Виктор Викторович смотрел на меня с видом скромного Колумба, только что осознавшего, что он приплыл не в Индию, а открыл новый материк.
— Женщины корыстны, завистливы, лживы… И многие психические отклонения диктуются, провоцируются этим вот заблуждением: женщина считает, что создана для любви, будучи при этом к любви неспособной по определению… Рождается конфликт между личностным "я" и "я" функциональным. Вот она, причина! И попыток самоубийств, и многих, очень многих психических отклонений! Понять другого мужчину, в том числе в сексуальном плане, способен полностью только мужчина!
Женщине нужно посмотреть правде в глаза, согласиться с очевидным — своей неспособностью к любви — и жить так, как ей и назначено природой: выполнять функцию деторождения. Деторождение — слишком важная функция, чтобы приро-Да стала догружать ее какими-то довесками вроде чувств… Не так? — Доктор смотрел на меня внимательно, испытующе. — Как только ты согласишься со мной, причем согласишься не кивком головы, а внутренне, с полной естественностью, можешь считать, что выздоровела. И я буду! уверен, что рецидивов суицида не последует.
* * *
А я слушала его, и мне становилось все тоскливее… То, что Виктору Викторовичу, а не мне место на больничной койке, было понятно без переводчика. И ту ахинею, что он нес…
И все же я решилась рассказать. Мне вдруг стало ясно что он никак не связан с Инессой и не выполняет именно ее заказ. Впрочем, это не значит, что кто-то из врачей не посвящен…
— Поймите, доктор, я не вскрывала себе вены!
— Не вскрывала? — Он поверх очков посмотрел на замотанную пластырем руку.
— Нет. Это сделал наш физрук, Альберт Иваныч.
— Вот как? Он вас преследует?
— Да.
— Наверное, ваш директор, Куликова, тоже вас преследует.
— Да. Вы все знаете?
— Естественно. Это моя работа. Скажите, а вы не думаете, что и среди врачей могут найтись люди, связанные с вашей директрисой и физруком?
Я вспомнила их разговор между собой, сказала совершенно искренне:
— Могут.
— Чудесно.
Виктор Викторович наклонился и стал что-то быстренько записывать маленькими, круглыми буковками в карточку. И тут до меня дошло! Ведь он решил, что я… Что у меня — бред преследования, или как они там это называют…
Я почувствовала слезы на глазах:
— Вы мне не верите?
— Как же можно?! Очень даже верю! Целиком и полностью! И предприму все меры, чтобы выявить агентов вашей директрисы и этого… — он сверился с записью, — Альберта Ивановича в больнице. Незамедлительные меры! И пожалуйста, не плачь!
Терпеть не могу женских слез! Они всегда так неискренни! — капризно закончил он и поджал губки. — Мы встретимся через неделю. А пока — выпишу тебе общеукрепляющее…
— Да я здорова…
— Не сомневаюсь, — произнес он твердо, уставившись мутно-голубыми роговицами в стол. — Но это витамины Никому не вредно.
Потом он нажал какую-то кнопочку. Вошла здоровенная санитарка.
— Проводите больную.
Щелкнул замок, дверь за мной закрылась. Я шла и плакала. А что еще было делать?..
Прав был Философ. У людей есть только два мнения: одно — свое, другое — не правильное. Для лекарей в сумасшедшем доме эта истина была абсолютной.
Дальше… Дальше был коридор. Бесконечный коридор с желтыми стенами. Палаты на день закрывались, и больные слонялись вдоль коридора парами или поодиночке…
Одни разговаривали сами с собой, другие двигались молча, и взгляды их были пусты, как блеклое небо…
И мне вдруг стало казаться, что пройдет еще сколько-то времени, и я стану такой же, как эти тетки… Пускающей слюну, опустившейся, жирной скотинкой, живущей непонятно зачем и непонятно почему…
Сколько прошло времени — сутки? неделя? месяц? Я не знала. Мне кололи какие-то уколы, совершенно автоматически я ходила на обед и ужин… Те, у кого были родственники и кому приносили передачи, быстро, как на дрожжах, поправлялись: они даже не ели, они жрали, находя в еде единственную доступную им радость… А я вдруг отчетливо поняла: если не предпринять что-то, то я здесь погибну. Скоро.
А я очень хотела жить. И быть свободной.
Уколы отменили. Первое время санитарки бдительно следили за тем, чтобы я проглатывала прописанные мне пилюли, потом им это стало неинтересно. Я была дисциплинированной.
