Чтобы подохли побыстрее к чертовой бабушке, вот чего! Грешная я, да? Не хочешь — не слушай, вали отсюда!
— Кать… У всех здесь жизнь раньше была — не сахар…
— Не у всех! Поняла? У Светки Артюх или у Буни, у них родители были, настоящие родители, поняла? Которые их любили! Меня никто никогда не любил! Никто!
Никогда! Я что, жалеть кого-то должна?
Катька перевела дух.
— И они подохли. Оба. Опились какой-то дрянью самопальной и кони двинули. А потом я в детдом попала, в Гореликах: это тебе не здешний курорт, блин! Там меня прописали в первый же день: девки в душе пристали и заставили… Ну сама знаешь… А потом — вроде как в аренду сдали тамошнему завхозу: вот, сука, кто веселился вовсю!
Терпела я это недолго: в один хорошенький денек обломала об мужские достоинства этого пузатого борова, завхоза, биту для городков — он был большой поклонник сего спокойного и рассудительного вида спорта. Не знаю, как ему, а мне в этот момент было хорошо.
Ну и сорвалась, что там было ловить, кроме специнтерната после такого зверского членовредительства? Все свои бумаги я притырила загодя, приехала сюда, прописалась. Меня никто особенно и не искал: Горелики теперь — в другой стране, сейчас и убийц не ловят, и никакой опер не будет попу рвать по поводу физических страданий какого-то завхоза-ублюдка…
А здесь… Здесь как-то сразу стала подругой Булдака. Что ты взгляд-то отводишь?
Да, зверь он, я всегда знала, что зверь, пес ненормальный… А кто лучше?
Скажешь, Буня лучше? Да он избегает всех и всяких постоянок и живет так, словно к будущей войне готовится… Без привязанностей… Тоже зверь, только подобрее… Или поподлее.
— Это чем же он подлый? Деток здесь кто — не он разве кормит.
— И себя не забывает…
— Нет, ты ответь!
— Да ладно тебе. Но скажи, что я не права! Ты вот и не размазня, и цепочка, не то что я, и к нему льнешь — без бинокля видно, что у тебя в трусиках мокро все… И что? Трахает-то он холопок, давалок, потому что перед ними обязательств никаких!
Я почувствовала, как на глазах закипают слезы… Что ж она все-таки такая сука, эта Медвинская?..
— Во-во, пореви еще… Да все я понимаю: просто тебе, как и всем, хочется к крепкому парню прилепиться, без дураков, как мне к Булдаку, раз уж с Буней не получилось… Вот ты и лепишься на постоянку… И наверное, правильно делаешь…
А то… Хочешь, я тебя познакомлю с нормальными мужиками?
— Это из груздевских?
— Груздев, понятно, босс, но там еще есть: Манохин, он районным строительством заведует, и денег у него как вшей у нищего… Он от тебя точно заторчит! А как узнает, что целка, — так и вообще пойдешь на постоянку! Быть постоянкой — это тебе…
— Ну и сука ты!
— А то…
— Это чтоб я Буне не досталась?
— Да пошла ты.
— Стерва ты, Катька, вот тебе и…
— А ты не стерва? Сидишь тут, жалелыцицу из себя строишь! Не нужно мне никаких жалений, поняла?
Я только вздохнула. Катька отвернулась к стене и жала так бревном… Все же ее было жалко. Я знала, что она сейчас плачет. Потому что боится… Боится увидеть свое лицо после, когда снимут бинты… Надо думать, эта сволочь Булдак постарался на славу…
— Ты не переживай, — произнесла я. — Буня, что ты нем ни говори, пацан справедливый… Он достанет Будлака, и тот ответит. Ну изменила ты ему — это, конечно плохо, но чтобы так потом уродовать…
Катька аж взвилась! Да и я хороша — подобрала утешительное словечко, нечего сказать: «уродовать».
— Ты что, правда такая дура или притворяешься?! проорала она.
— Извини, Кать, я не хотела…
— Чего ты не хотела? Ты что, серьезно думаешь, что Булдак избил меня из ревности?
— А из-за чего же еще?
— Ну целка, ну дите! Да плевать он на это хотел, по няла? Он сам меня Груздю и подставил!
— Как это — сам?
— А вот так! Угодить решил большому боссу да жизнь свою устроить попроще да поприкидистей, сутенер елдин! Сдал он меня, как последнюю холопку сдал, вот и все дела! В аренду!
— Груздь что, деньги ему за тебя платил?
— Вот еще… Я все же не дешевка… Уговорил меня Булдак: сказал, нужно поближе к этому Груздю подойти, а потом подломить его хорошенько…
— Как это — подломить?
— Как-как, выставить, и все дела!
