До полудня длился бой; потом разошлись рати. И стало нам со стены видно, что все поле покрыто изрубленными телами. Но много больше полегло еретиков, наши же мало людей потеряли.
Была у нас радость великая; сделали пир. Григорий же Волуев за столом сидел молчалив, вина не пил, ни на кого не глядел. Мы же его премного славили, но он так и не оказал нам чести и с нами не выпил даже и за свое здравие. Люди же говорили меж собой, мол, лежит на нем зарок: не пить вина, ни пива, ни меда, пока не сгинут все враги земли русской. Или же: пока не будет господин его князь Михайло Васильевич на престоле московском.
Одну лишь ночь провел Григорий Волуев с полком своим в Троице и наутро воротился к князю Михаилу, исполнив заповеданное ему. А перебежчики от врагов рассказали, что после вчерашнего боя напал на еретиков великий ужас, и все они в недоумении. Сапега же всею властью своей не может удержать разбегающихся.
Вот и конец. Слава богу всемогущему, всеблагой заступнице нашей пресвятой Богородице, святым отцам нашим великим чудотворцам Сергию и Никону! Снялись внезапно со своих мест полки еретические и побежали нестройно от обители прочь, никем не гонимые, бросив таборы, и даже многие дорогие вещи, и коней, и всякие припасы.
Мы нынче их опустевшие становища обходили и множество добра внесли в монастырь. А Давид Жеребцов на радостях вина перепил и, под стол упав, премного всех насмешил.
Аминь и конец осаде троицкой и этой повести.
Хоть и помыслил я было завершить свое писание, но все же продолжу. Не все еще враги Российского государства истреблены, и не все христианские земли князь Михайло освободил и от еретических полчищ очистил. Бог даст, и я еще увижу что-либо достойное упоминания для потомков. А когда еще жив был пан Мартьяш, которого наши по неразумию и ради ложных наветов казнили смертью, то я ему свое писаньице показывал. Он же меня похвалил и поведал мне, что не я один, но многие люди, которые нынче в России воюют за ту ли, за другую сторону, пишут такие же книги на память обо всем, что видели сами или слышали от людей. Зовется же такая книга не летопись, а денник (это по-польски). И от этих писаний не только потомкам польза и научение происходит, но и самим писателям корысть. Потому что иноземец, как приедет домой в свое латинское государство, сразу понесет свой денник печатникам, а те печатники сделают ему списков тридцать, а то и сорок, и продают их по пяти рублей. Я-то, сами знаете, не для корысти пишу, а для памяти, или для развлечения, и того ради, что уже привык писать и бумага у меня осталась.
До сего дня мы держали крепую стражу и всё ждали, не вернется ли Сапега. А нынче пришли в Троицу государевы черные люди из-под Дмитрова и сказали: сапежинцы-де все в Дмитрове заперлись и против Троицы промышлять больше не хотят и не смеют.
Узнав об этом, архимандрит Иоасаф велел в колокола звонить. И, отслужив молебен, послали старца Макария со святою водой в царствующий град Москву известить государя царя Василия и келаря Аврамия о нашем счастливом избавлении. А другие иноки поехали по селам и деревням троицким поискать, если где какие людишки живы остались, то идти бы им всем сюда к нам на подмогу. Потому что работы у нас теперь много. И стены, и стрельницы, и кельи, и храмы многие у нас в осадных тяготах и от пушечного боя сильно обветшали, а многое сгорело и вовсе развалилось. И мельницу надобно починить. А еще хотят стены на две сажени надставить, чтобы ядра в монастырь не залетали.
Поехал я со старцем Евстафием и со слугами собирать людей и запасов в Троицу. Я-то поначалу едва на коня влез, да чуть не упал, а после пообвык и теперь крепко держусь. Даже меня похвалил слуга Пимен:
— Глядите-ка, — сказал. — Данило-то наш ажно две версты проехал, не упавши.
Доехали мы до села Девулина, от обители семь верст, и вернулись ни с чем. Ехать тяжело, кони в снегу вязнут. Деревеньки все обезлюдели, а где и остались людишки, то чуть не донага обобраны сапежинцами и ни на что не годны, разве что на легкую работу. А многие, завидя нас, принимали за воровских людей и в подвалы хоронились.
