— Мы опаснее.
Он отступил с дороги, шапки над забором исчезли. Двое парней метнулись от дождя на крыльцо, их работа кончилась. Мрак привстал в седле. За крепким забором лучники уже снимали тетивы. Растянутся на дожде — выбрасывай сразу.
— Нам не до ваших женок, — сказал он успокаивающе. — Борща б горячего… Мы ищем теплую печь, а не трудностей.
Солома на крыше кармалюковой хатки подгнила, потемнела. Стены покосились, но массивные ставни белели свежестругаными досками, а могучий забор говорил о том, что хозяин больше думал о защите жилища, чем о лепостях. Мрак, возвышаясь в седле над острыми кольями забора, постучал носком сапога в ворота:
— Хозяин!.. Эй!.. Есть кто живой?
За сараем, больше похожим на собачью будку, разве что малость крупнее, послышались неторопливые шаги. Сперва показалось острие рогатины, затем выдвинулся хозяин — медведистый и лохматый, всклокоченные волосы в соломе, репьях и курином помете. Неопрятная борода веником, грязная рубашка на груди разодрана, под черными волосами проглядывает извилистый шрам. Мрак нахмурился, пощупал рукоять секиры.
— Хто такие? — спросил человек недружелюбно.
— Постояльцы, — ответил Олег быстро. — Твоя очередь принимать нищих и бродяг? Мы они самые. Только на одну ночь, утром уедем. Заплатим за еду и постель. Можем спать на сеновале.
— Ежели есть сеновал, — добавил Мрак. — Нет, то можем и на печи.
Кармалюк оглядел не столько их, сколько странных зверей, тяжко вздохнул:
— Ездиют, ездиют… чаво дома не сидится? Идите в хату.
Когда вдвинулись через узкие темные сени, Мрак крякнул и почесал в затылке. Ни удавиться, ни зарезаться. Прямо еще один маг вроде Гольша. Грубо сколоченный стол, две лавки да печь на полкомнаты с грудой тряпья. Воздух спертый, но сухой. Низенькая дверь ведет в кладовку, неужто там что-то есть? Посреди дощатого пола поблескивает вдавленное в дерево массивное кольцо: лаз в подпол. Кармалюк живет как перед налетом киммерийцев: в подполе наверняка пусто, но можно прятаться. Дом спалят, обломками да пеплом засыплет крышку. Переждет беду, вылезет.
Кармалюк долго не появлялся, устраивал верблюдов и коня. Пришел облепленный соломой. С него текло, будто вылез из колодца.
— Сейчас принесут, — сообщил он, отдуваясь. — Откеля, говорите, будете?
— Мы еще не говорим, — буркнул Мрак. — Что за расспросы мокрых и голодных?
Оставляя мокрые следы, прошел к столу. Таргитай сел, потрогал оборотня за плечо. Мрак не двигался, спал, положив голову на стол. Олег и Лиска осторожно сели по ту сторону. От мокрой одежды шел пар. Лиска вздрагивала, дула на озябшие ладони.
За окном по грязи зашлепали босые ноги. В сенях долго скреблось, словно терли старые шкуры, две молодые женщины внесли еду. Под хищными глазами Лиски их смешливые лица стали испуганными. Быстро расставив кувшины с молоком, сыр и творог в широких листьях лопуха, а перед Мраком — как чувствовали! — крупный ломоть холодного мяса, поспешно ушли, подгоняемые злым взглядом огненно-рыжей женщины с кинжалом на поясе.
Таргитай вздохнул:
— Жаль, от них много можно бы узнать.
Мрак брезгливо поморщился:
— Опомнись, Тарх. Что ты еще не знаешь о бабах? Боги столько не ведают.
— Да не о бабах, — начал горячо оправдываться Таргитай. Он покраснел, а глаза забегали. — О селе… о дальней дороге…
— Ты с ними дальше сеновала не ходил, — уличил Мрак. — Ложитесь спать. Ишь, распустил хвост, как заморский петух, сиречь павлин, ежели Гольш не соврал.
Таргитай от усталости едва жевал, что удивило и встревожило Мрака. Таргитай даже у Ящера первым делом попросит поесть, с петлей на шее не откажется от пряника. Амазонка дважды отлучалась проверить, как устроили ее коня и верблюдов: в мокром селе вряд ли сумеют их даже поместить, сараи низковаты для горбачей. Мрака тревожили ее отлучки, но возразить не мог. Мельком видел местных коней, поразился: не кони — горы! Скалы возить — не заморятся. Ноги как столбы, шею обеими руками не обхватишь. Вскачь не пойдут, зато сквозь любой сарай как сквозь паутину — не заметят, через лес проломятся, будто через хилые кусты!
В полночь Мрак встал, неслышно выскользнул за порог. Он доверял тревожному чутью, а ночью он по-прежнему чувствовал себя волком, хоть и в людской личине. Ему нравилось ощущение освобожденности, легкости, бездумности. Олег был прав, хотя вряд ли даже сам догадывался, насколько глубоко прав, когда время от времени объясняет Лиске сущность звериного счастья. Зверь счастлив всегда. Чтобы оценить, надо побыть хотя бы час человеком. Многие навеки оставались волками в его родной деревне, не находили сил вернуться в страшный человеческий мир. Волхвы всерьез поговаривали, чтобы запретить перевертничество, а то и вовсе лишить людей свойства перекидываться в зверей…
