Агимас кивнул стражам, те кинулись отодвигать засовы. Едва свет факела упал в темницу, Агимас коротким словом пригвоздил пленника к полу. Колени Таргитая подогнулись, не вынеся чудовищной тяжести, он упал, распластался. Агимас осторожно соступил на ступеньку. Стражи с обнаженными мечами каждым жестом выказывали готовность по любому знаку разорвать пленника на части.
Агимас с наслаждением рассматривал распростертого невра.
— Дрожишь, червь?.. Умрешь сегодня. Вы трое слишком опасны.
Таргитай вяло проговорил в пол:
— Тогда убей сразу. Что мешает?
— Сразу нельзя, — ответил Агимас с сожалением. — Это не победа, а так… ее треть. Я должен насладиться, а ты должен видеть приближающуюся гибель. Медленную и неотвратимую! Тогда это победа. Я знаю вкус победы! У меня было их много, я знаю этот сладкий вкус.
Таргитай не отвечал, его вдавливало в сырую глину, голову повернул, чтобы не наглотаться мокрой глины. Агимас удовлетворенно соступил еще на ступеньку. Явно хотел потрогать пленника носком сапога, но хотя стражники с обнаженными мечами дышали в затылок, несмотря на свои доспехи мага, не решился.
Таргитай выдавил сквозь стиснутые зубы:
— Дурак… Провались к Ящеру.
Агимас вскинул брови:
— Впервые слышу такое заклятие. Ты уверен, что оно действует? Даже не защекотало. Ну-ка, доставай свою дудку!
— Пошел…
Руки Таргитая сдавило как в тисках. Пальцы скользнули за пазуху, он пытался противиться чужой воле, но сопилка уже поднялась к губам. Он попробовал повернуть голову, однако шею держали невидимые руки.
Агимас засмеялся, глаза блестели.
— Ну как? Теперь, тварь, запоешь.
Грудь Таргитая поднялась, набирая воздух. Из сопилки вырвался тоскливый собачий вой. Его сдавило сильнее. Таргитай захрипел, сопилка мертво застыла в деревянных пальцах. Агимас нахмурился:
— Противишься?.. Мне еще никто не мог противиться.
Таргитая скрутила судорога. Пальцы забегали по дырочкам, из сопилки полился испуганный визг, словно псу прищемили лапу. Агимас отшатнулся.
— Вот как? Сейчас получишь, сейчас узнаешь мою мощь…
Перед Таргитаем поднялась черная стена. Он отступил, оглянулся, такая же черная надвинулась сзади. Его раздавило, расплющило, кости затрещали и превратились в муку, а кровь и сукровицу выжало досуха. Но он жил, его мяло, сворачивало, рвало, как гнилой лоскут кожи, он горел в огне, падал на окровавленные колья, его живым ели черви, холодные мертвецы тащили в могилу, с него сдирали кожу. Он терял сознание, приходил в себя, а двигалось время или остановилось — не знал, не помнил, не ощущал.
Тьма отхлынула внезапно. Он лежал, пахло рвотой и мочой. В двух шагах на ступеньке сидел Агимас. Лицо мага было измученным, глаза потухли. Глубокие морщины избороздили лоб. Бледные стражи стояли в дверях, на Таргитая смотрели с ужасом.
— Либо ты под заклятием, — хрипло сказал Агимас, — либо… Но я подчинял своей воле царей! А уж вождей племен, знатных силачей — без числа. А тут какой-то вшивый дудошник…
Таргитай с трудом оторвал налитую свинцом голову от пола, прошептал:
— Не мучай меня… Убей, сдирай кожу, но заставить петь нельзя…
— Заставлю, — пообещал Агимас. — Еще не вечер, как говорил ваш человек-волк.
Таргитай вскрикнул в страхе:
— Не надо! Я же делаю все, что велишь. Подчиняюсь, разве не видишь?
— Но ты не поешь, раб.
— Силой да магией можно заставить любого, и меня тоже, вырыть яму или наколоть дров! Можно заставить строить дом, укрощать коней, драться с людьми. Но заставить петь невозможно!
Агимас спросил раздраженно:
— Какая разница?
Таргитай заторопился, захлебываясь и глотая слова, спеша объяснить то, что было ясно как день, но так же трудно объяснить:
— Когда копаю яму, то это я копаю, но когда пою, то пою не я, а что-то другое поет во мне, а я только разеваю рот!.. Правда, кое-как спеть могу и сам, уж запомнил, как это делается, но сам спою так, как поет ворона, когда подражает соловью!
Агимас яростно смотрел в его невинное лицо, испачканное блевотиной.
— Да, было похоже.
— Но я иначе не умею! Может быть, все-таки пою я, но не весь, а только часть меня? Лучшая часть, что живет во мне, как червяк в яблоке… нет, как спелые зерна в яблоке…
