— Что это? — спросила Лилиан.
— Мне показалось, я слышу гусей, — сказал я, смущенно улыбаясь. — Но это, вероятно, что-нибудь другое. Наверное, тайга снова подшутила надо мной.
— Мне так хочется, чтобы гуси вернулись, — вздохнула Лилиан. — Тогда мы поверим, что вернулась весна.
— Какого черта… — Я опустился на колено и прикрыл глаза рукой, внимательно всматриваясь в юго-восточную часть озера.
— Ты что-нибудь видишь? — Лилиан тоже смотрела в ту сто рону.
— Да, там, в пихтах. Видишь? Подходит к озеру. Наверное, лось. Нет, не лось. Гляди-ка, лошадь. Со всадником. Какого черта…
— Он выезжает на лед, — сказала Лилиан, тоже прикрывая рукой глаза. — Смотри, он направляет лошадь прямо на середи ну озера.
— Он знает эти края, — сказал я. — Он знает, что лед еще крепкий.
Теперь мы ясно видели всадника в толстой красной куртке и синем комбинезоне из грубой бумажной ткани. Он свободно сидел в седле, перебросив левую ногу через луку, как часто ездят ковбои, когда устанут.
— Он совсем не боится льда, — пробормотал я снова.
Всадник помахал рукой, я помахал в ответ.
— Кто же это, черт возьми? — и тут я его узнал и вскочил на ноги. — Это…
— Визи! — закричала Лилиан. Ее горечь испарилась, как сне жинка, попавшая в костер. — Визи!
Она бросилась к нему навстречу и прижалась к нему, как только он спрыгнул с лошади. Я схватил его за руку и долго тряс ее, разглядывая его наряд. Куртка и комбинезон были ему слишком малы. Лошадь была старой и тощей.
— Где ты украл этот наряд? — спросил я.
— Я занял его у одного из фермеров. Я приехал в Вильямс-Лейк прошлой ночью и сегодя утром добрался на попутной ма шине до Риск-Крика. В четыре часа дня я выехал оттуда и загнал эту старую бедную клячу почти до смерти, чтобы добраться сюда засветло. — Он засмеялся. — Вы, конечно, не получили моей те леграммы?
— А разве мы когда-нибудь получали телеграммы здесь, в лесу? — спросил я, удивленно подняв брови.
— Я так и думал, когда посылал ее из Ванкувера. Мы приплыли туда три дня назад…
— Ты распрощался с армией? — прервал его я. Мне было совершенно наплевать, куда их доставил корабль, в Ванкувер или в Монреаль.
— Через три недели я буду свободен.
— Это было все, что я хотел узнать.
— Визи, сынок, ты с мамой иди прямо домой, а я присмот рю за лошадью.
Я взялся за уздечку и поставил левую ногу в стремя, собираясь сесть в седло, а правая еще стояла на льду. И вдруг я замер и прислушался, глядя напряженно на юг.
— Слушайте!
— Вечно тебе что-то кажется, — пробурчала нетерпеливо Лилиан.
— Гуси! — выдохнул я.
Сначала было слышно только далекое бормотание, и лишь че рез несколько секунд на горизонте показались темные точки.
Бормотание переросло в хриплый, скрипучий крик. Точки обрели четкую форму. Гусей было более двух сотен, их эскадрилья лете ла, соблюдая строй и образуя правильный клин на фоне голубого неба. Они пролетели высоко над нами, держа курс на север.
Я сел в седло и направил лошадь к конюшне. Всю дорогу я улыбался и радостно повторял: «Все возвращаются в тайгу».
Был вечер июня 1956 года. Лес еще окрашивали ярко-алые отблески заходящего солнца, но озеро уже прочертили длинные полосы теней, ложившиеся на воду темным веером. Вечерний патруль вышел из хатки с полчаса назад.
Через несколько минут после того, как бобер показался на поверхности воды, мне послышался тихий удар, а за ним — другой, как если бы чуткий бобер уловил течь в плотине, которую следовало устранить. Но поскольку плотина была приблизитель но в полумиле от того места, где я сидел, и ее не было видно, я не мог видеть, как бобер устранил эту течь, я мог только предположить это.
Вот уже третий вечер подряд я выходил из дому, тихо закры вая за собой дверь, пересекал луговину между домом и берегом озера и садился на корточки у воды. Мои глаза и мысли были прикованы к большому тополю, который каким-то чудом про должал стоять на другом берегу бухты. Дерево росло ярдах в пяти от берега и приблизительно в пятидесяти ярдах от того места, где я сидел. Даже в сгущающихся сумерках я все еще видел узкую темную протоптанную тропу между деревом и водой и белые щепки, разбросанные вокруг дерева. Тропинка была вытоптана в мягкой илистой земле старым бобром; он обгрызал дерево своими острыми, как долото, резцами. Дерево давно уже должно было повалиться, так как вокруг валялось множество щепок. Даже слабое дуновение ветерка заставило бы его покачнуться и с грохотом рухнуть на землю. Но последние три или четыре дня воздух был неподвижным, и, для того чтобы дерево упало, его нужно было еще подгрызть.
