Сотрудник службы проката лыж предлагал различные марки, всякого рода дополнительные носки и вкладыши, однако сколько-нибудь значительного улучшения ситуации не происходило. Был вызван менеджер, который и объяснил, что лыжный ботинок должен сидеть на ноге плотно. Это объяснение не убедило Хадсона.
Тут в разговор снова вмешалась Бланш:
— Все наезжали на Хадсона, потому что все уже обулись и хотели кататься.
Нетрудно было путем дедукции восстановить недостающие элементы данной истории, которые Хадсон, возможно, не желал озвучивать из смущения. Но я уже знал, что дело закончилось срывом.
Хадсон обладал высокой чувствительностью к болевым ощущениям, и ему не нравились многие формы физического контакта, особенно те, что он был не в состоянии контролировать. В детстве у меня имелась такая же проблема, из-за чего меня регулярно дразнили «неженкой». Вероятно, я отреагировал бы сходным образом, если бы другой человек затягивал ремешки и застегивал пряжки на незнакомых мне (и при этом надетых на мои ноги) жестких и неподатливых лыжных ботинках, особенно в условиях крайне ограниченного времени.
Я попытался представить себя в нынешнем положении Хадсона. Я бы захотел немедленно вернуться домой — как хотел сейчас и он. Мой собственный отец отвел бы меня обратно в пункт проката лыж, настаивал бы на том, что какие-то из имеющихся там ботинок мне подходят, и в конце концов рассердился бы на меня за то, что я «нюни распустил». Со своим сыном мне требовалось вести себя лучше.
Лыжная школа наверняка сталкивалась с такой ситуацией раньше. Я отыскал сотрудницу, которая осуществляла общий надзор за Хадсоном и Бланш, и разъяснил ей возникшую проблему.
— Поговорите с Люси, — предложила она. — Обещаю, она сможет найти… э-э… решение.
Мы некоторое время подождали в специально отведенном месте, и вскоре появилась Люси на сноуборде. По моей оценке, ее возраст и ее индекс массы тела составляли равную величину — двадцать два. Она больше напоминала студентку естественного факультета, нежели лыжного инструктора.
Люси обратилась к Хадсону:
— Я слыхала, нам не понравились лыжные башмаки.
— Это мне они не понравились, — уточнил Хадсон. — От каждой пары, которую я надевал, обязательно было больно в каком-нибудь месте.
— Ну да. В общем, мне и тебе. А падать в снег ты как, не боишься? — Люси продемонстрировала эту процедуру, рухнув в снег. — Давай-ка, попробуй!
Хадсон стоял неподвижно, однако Бланш немедленно кинулась в мягкий сугроб, после чего со смехом встала. Вероятно, под давлением окружающих Хадсон почувствовал необходимость вести себя соответственно. Он медленно повалился, а затем повторил то же действие еще дважды, причем каждый раз — энергичнее. Затем снова вступила Бланш, приложив еще более существенные усилия, на что Хадсон ответил броском в снег на пределе сил. Соревновательность стимулировала поведение, которое в иных случаях было бы сочтено нелепым и смехотворным.
— Ну вот, больнее не будет, — пообещала Люси. — Как, готовы покататься на сноуборде?
— У меня проблемы со зрением, — поведала Бланш.
— Я черная или белая? — спросила Люси.
Бланш рассмеялась:
— Белая.
— Значит, годишься. — Взглянув на меня, она заметила: — И у папы твоего претензий не будет.
Я объяснил, что не являюсь отцом Бланш и что урок предназначался лишь для Хадсона. Но Люси, в свою очередь, объяснила, что плата все равно одна и та же: использование сноуборда и специальных ботинок покрывается неиспользованием лыж.
— И вы тоже можете с нами, если хотите.
— Я не испытываю потребности в изучении искусства катания на сноуборде, — отметил я.
— Да я просто о ребятах думаю. Вначале у всех не очень-то с координацией, и если они увидят, что вы сами то и дело падаете…
— Сейчас я восстанавливаюсь после операции на подколенном сухожилии. Было бы неразумно подвергать его чрезмерной нагрузке.
Она кивнула:
— Тогда ладно. И перед ребятами по-дурацки не будете выглядеть. — Она засмеялась, но я ощутил в ее словах некоторое порицание.
— Нам могут предъявить иск, если Бланш упадет и умрет, — заметил Хадсон. — У нас нет формы-разрешения.
