Я по-прежнему живу в Пенсалосе в маленьком домике на краю скалы с видом на один из корнуэльских заливов — Ready Money Cove.
Из давнего окружения Фредди первым ушел полковник Митчел, его задушила не то злость, не то астма. За месяц до смерти он успел с помощью местных патриотов распространить среди наиболее влиятельных граждан послание, разоблачающее подрывную деятельность смутьянов, ловко использующих доверчивость английских ученых и доброе отношение англичан к вдовам и сиротам весьма сомнительного происхождения.
Вскоре вслед за ним исчез с горизонта и Роберт Стивенс, отряхнув со своих сандалий пыль провинции, он держал курс на Лондон, в Swiss Cottage — район интеллектуальной элиты, где в кругах австрийских евреев рассчитывал на карьеру мессии.
Джеймса Брэдли после бегства Кэтлин я видела всего два раза: один раз у Ребекки и второй — в больнице. Ребекке врачи запретили пить, поэтому она уже не ходит, как прежде, к «Прусскому королю», а целый день потягивает коньячок из бутылки, которую прячет в домашней аптечке, зато кофе, которым она угощает гостей, становится раз от разу все жиже, а изрекаемые ею истины — все суровей. Как-то раз, заглянув к ней мимоходом, я застала там профессора, он сидел красный, Ребекка же вещала.
— My dear man, — глухо гудела она, — ты победил Тристана, Отелло и Язона, ты можешь умереть спокойно, о король Марк, благодаря тебе Изольда поняла, что жизнь ничто, а искусство вечно. Ее триумфы в кино и театре — твои триумфы. Если бы она осталась с этим очаровательным молодым иностранцем, никто бы и не знал, что такая вообще существует. — Тут она увидела меня и поспешила сдобрить свое лицо улыбкой. — Уонда, дорогая, ты согласна?
Я растерялась, Брэдли встал и молча поцеловал мне руку.
Но риторических вопросов Ребекки нельзя было оставить без ответа, поэтому я кивнула.
— Стало быть, — переведя дух, продолжала богиня, — вы оба разделяете мое мнение, что Кэтлин плюс Майкл — это нуль, а мисс Мак-Дугалл плюс Гарольд Кларк — сумма достижений американского театра.
— Chere amie, — вдруг подал голос профессор, — вы упустили еще одно сравнение: юная Кэтлин плюс старый Джеймс тоже равняется нулю.
Он поклонился и вышел.
Год спустя я навестила его в больнице. Он умирал самой будничной смертью — от болезни сердца. Я пошла к нему, вняв мольбам Михала, который засыпал меня письмами и прислал какое-то «чудодейственное лекарство» от американского специалиста. Лекарства я не отдала: положение было безнадежно, но на заданный мною сиделке вопрос, хочет ли больной меня видеть, получила утвердительный ответ.
Кроме необычной бледности его всегда худого лица, я не заметила никаких особых изменений. Говорил он без труда — должно быть, после укола, — но видно было, что ему не хочется тратить слов на пустую вежливость.
— Все в полном порядке, — начал он. — В общем-то я своей жизнью доволен… Думаю, что умираю вовремя. Только, — и он поднял на меня исполненный скорби взгляд, — вот только почему она вдруг решила, что я ей помешаю в артистической карьере? — С рассеянностью маньяка он теребил пальцами край одеяла, бледность щек отдавала зеленью. — Ведь мне безразлично, где жить, — прошептал он едва слышно. Вошла сиделка, мой визит был окончен.
Он умер в тот же вечер. Драгоценности своей первой жены он завещал «великой актрисе Кэтлин Мак-Дугалл». Его смерть не оставила Михала равнодушным. В письмах (он с годами пишет мне все чаще) об этом он прямо не написал, но я поняла, что это естественное угасание человека, организм которого не был подорван ни оккупацией, ни испытаниями послевоенных лет, напомнило ему о конечности бытия вообще. Он стал проявлять беспокойство и о моем здоровье. Ведь после меня был его черед.
Он очень настаивал на моем приезде в Штаты. С трудом, но в конце концов я все же выбралась. Единственное, о чем при встрече спросила меня Кэт, цела ли еще шляпка, которую я когда-то купила у нее в Труро.
