В студенческой столовой Татьяна на удивление спокойно выстояла длинную очередь, но у раздачи заметно забеспокоилась и разлила компот, поставив стакан на край подноса. Зардевшись от неловкости, она замолчала, но, как только сели за стол, быстро забыла про свою неудачу и вновь заговорила. Она свободно и не в меру критично распространялась о вечерних разблюдовках и повторном использовании наутро вчерашних отходов, обнаруживая компетенцию на уровне заведующей трестом столовых и ресторанов. Но камни и грязь, летевшие в общепит, нисколько не умеряли ее здорового аппетита.
— Ты, что ли, в столовой работала до института? — отважился поддержать разговор Артамонов.
— Нет, — покраснела Татьяна. — Я поступила сразу после школы.
— Просто мне показалось, что у тебя какой-то опыт.
— Да нет, я так.
— Извини.
— Да ничего, бывает. А теперь ты куда идешь? — спросила она на выходе из столовой.
— В общежитие.
— Тогда нам по пути.
Обед своеобразно сказался на поведении Татьяны. Она долго молчала, поскрипывая и посапывая, как орган какой-нибудь внутренней секреции, и только у самых общежитий внятно произнесла:
— А чем ты, интересно, занимаешься сегодня вечером?
Артамонов понял, что событиям необходим придать крутой разворот.
— Выступаю на концерте! — ляпнул он первое, что пришло в голову.
— Извини, не расслышала.
— У меня свидание, — соврал он, стараясь не смотреть ей в глаза.
— Ну ничего, тогда я одна схожу куда-нибудь. Я немножко помню, где здесь все эти театры-кинотеатры и все такое прочее.
Перебросив из одной руки в другую свой неимоверный портфель, она исчезла в дверях женского общежития.
Артамонов направился к себе в мужское.
В 535-й комнате, куда его поселили теперь уже на постоянной основе, он обнаружил четверых первокурсников, уже расквартировавшихся. Комната была просторной, с одним окном без решетки, особого убранства не наблюдалось пять койко-мест, стол, стулья и два встроенных шкафа с антресолями. Плюс тумбочки у каждой кровати с панцирными сетками.
Сергей Рудик, который был единственным, кто отслужил в армии, тут же предложил отметить начало занятий. Что имелось в виду, он не объяснил, но несогласных не оказалось.
Быстренько скинулись и отправили гонца. Справленное на скорую руку застолье получилось славным.
— Самое главное в институте — не нужно каждый вечер делать уроки, грамотно рассуждал Решетов. Он чаще других поднимал стакан и всякий раз смотрел сквозь него на лампочку. — Ходи себе, посещай лекции, а на сессии сдавай оптом сразу все! Не то что в школе!
— И какой слово прыдумалы — сэссыя! — удивлялся другой крайности осетин Мурат Бибилов. — Засэданые им, что лы?! Правилно я говору, Сергэй?
Рудик в ответ наполнил стаканы по новой. Сидели хорошо.
Мурат отказался от пятого тоста, сославшись на то, что казенную водку никогда в жизни не пил, поскольку у них в Гори потребляют питье исключительно домашнего приготовления, чачу и всякое такое прочее, которого он потом привезет столько, сколько потребуется! И, чтобы не быть голословным, Мурат быстро обмяк и начал засыпать. Прямо сидя. Его продромальный акцент был настолько убедительным, что никто не стал настаивать на дальнейшем присутствии за столом. Его тихонько толкнули, он пару раз качнулся и оказался на койке.
— Тяжело ему придется, — сказал Рудик, прикрывая товарища байковым одеялом. — Может не дотянуть до диплома.
Мурат не шелохнулся, замечание никак не тронуло его. Он пускал слюну и почесывал под пупком — резинка на его спортивных атласных трусах была слишком тугой и оставляла на животе красный рифленый след.
Остальные продолжили нетрезвую беседу. И если поначалу беседа носила поверхностный характер, то после еще нескольких возлияний щупальца дискурса стали проникать в отдушины.
Среди полного здоровья в комнату приперся студент Матвеев. Он был родом из Смоленска, и у него на лице отражалась скрытая борьба мотивов. По одному из его объяснений выходило, что он забрел в гости случайно, услышав за дверью больно складные голоса, что его, собственно, и смутило, поскольку сам он в разговоре ограничивался микстом из междометий, назывных предложений, вводных слов и скомканной ненормативной лексики типа «еп-тать, шли годы, мля, ну, и это… смеркалось». Плотный Матвеев успел познакомиться с сухопарым Решетовым на физике. Матвеева еще во время написания школьных сочинений кидало в дрожь от длинных слов вроде «взаимозаменяемость» или «коленопреклоненный», поэтому для удобства пользования он разобрал фамилию Решетова до четвертого этажа — стал называть его Реша. Тот тоже был парень не промах и встречно снес Матвееву башню до третьей отметки — окрестил его коротко и ясно — Мат.
