Тринадцать лет спустя - страница 17

На моем юбилейном вечере в Москве мои немецкие профессора Альбрехт Шиллинг и Рудольф Энглерт встретились воочию с профессором Нарунасом Порваняцкасом. О чем они толковали между собой в фойе Кремлевского дворца съездов в антракте вечера, о чем дискутировали на ночном банкете в верхнем зале Государственного Кремлевского дворца, я не знаю. Знаю только, что Шиллинг сказал Щедрину:

— С выбором хирурга для Майиного колена вы не ошиблись. Это образованнейший и всесторонне информированный специалист. А уж как он сделал операцию, я увидел сегодня вечером. Майя так двигалась, танцевала, что какая нога у нее была порвана, я не усмотрел. Так какая же?..

А Руди Энглерт никак не мог обнаружить у меня на левом колене операционный шов. Как ни усердствовал.

Ехала я в Палангу снежным январским днем. Автомобилем. Лежа на заднем сиденье (влезть в машину помогала Наташа своей спортивной силой). У придорожной корчмы мы остановились на перекус. Брела я к дверям закусочной на костылях, черепашьим шагом. Когда уходили, сидящие в зале с сочувствием смотрели мне вслед…

Путь обратный из Паланги пришелся на солнечные весенние дни начала марта. Я сижу на переднем сиденье рядом с Родионом. Он ведет машину.

— Давай остановимся у той корчмы. Ты помнишь? Там вкусно нас покормили…

Мы заворачиваем на знакомый паркинг. Теперь я энергичным шагом самостоятельно вхожу в зал посетителей. Хозяин милого питательного учреждения, который и в прошлый раз подавал нам заказанные блюда сам, узнает меня.

— Пони Плисеска, вы выглядите чудесно. Я вижу, что в Паланге вас здорово починили…

В один прекрасный январский день 1999 года, как принято писать в старинных сказках, мне позвонил в Мюнхен журналист Николай Ефимович. Несколько раз он удачно сделал со мной интервью для московской газеты «Комсомольская правда». Интервью получались всегда толковые, профессиональные и доброжелательные. Мы сдружились.

— Майя Михайловна, вы сегодняшний «Московский комсомолец», случайно, не видели?

— Где ж я тут в Мюнхене увижу? Разве что на вокзал съездить? Но там всегда на день-два с опозданием А что там, Коля, интересного?..

— Не падайте в обморок, Майя Михайловна. Они сообщают на первой полосе с жирным заголовком, что у вас есть тайная дочь.

— Тайный сын у меня уже был. Он даже нанес мне визит на Тверской. Это был пожилой провинциал. Сверив даты наших годов рождения, визитер покорно согласился, что что-то поднапутал. Я произвела его на свет в одиннадцатилетнем возрасте…

— И вы с таким нежданным сыном миролюбиво поговорили?

— Вид у него был такой жалкий и обтрепанный, что грубить не захотелось. К тому ж он очень тужил, что в дороге — а ехал он ко мне в материнские объятия несколько суток — у него украли шапку. Дело было зимой, и мы с Родионом отдали «сынишке» теплую щедринскую ушанку. И очень миролюбиво распрощались. Больше желания свидеться с «мамочкой» у него не возникало. А что же теперь за дочь у меня объявилась?..

Коля с шутливого тона перешел на сердитую интонацию:

— Дочь ваша, как выяснилось, проживает в Израиле, и фамилия ее Глаговская, и учится там балету. «Московский комсомолец» поместил рядом с сенсационной статьей фотографии матери и дочки. Но схожести, как мне показалось, маловато. Хотите, я ее отфаксую?

Когда я стала читать «комсомольскую» статью, сочиненную журналистом Симоновым, то, естественно, возмутилась. История словно списана с бразильских сериалов. В те самые дни, когда «моя дочь» появилась на Божий свет, я была с труппой Большого балета в Австралии. Импресарио Майкл Эджли, устраивавший этот наш тур, назвал его «Майя Плисецкая и Большой балет». И вдруг меня, беременную, прямо со сцены транспортируют не иначе как на межконтинентальной ракете, и я оказываюсь почему-то в Ленинграде. И рожаю свое чадо почему-то в спецклинике КГБ. Некий кагебэшный полковник, ранее будто бы сопровождавший не раз нашу балетную труппу по чужеземным весям, ждет потомства от своей жены, производящей тот же акт деторождения в соседней палате спецклиники КГБ. Но жена полковника рожает мертвое дитя. И я, разжалобившись и желая скрыть от Щедрина свою дочь, дарю ей новорожденную. И тут же лечу в Париж танцевать на празднике газеты «Юманите» бежаровское «Болеро». Шестнадцать минут танца на столе. Одна. Неплохой экзерсис для роженицы. А годочков-то мне уже за пятьдесят.