Трилогия о Мирьям - страница 4
Много-много раз она вот так же рассматривала и трогала их, пока однажды не случилась беда. Одно из чучел упало со стены и развалилось. От прекрасной птицы осталась лишь кучка жалких перьев и кудельной трухи, глазки-стекляшки звонко покатились в разные стороны, и густая пыль повисла вокруг.
Бабушка страшно рассердилась, сказала, что Мирьям плохой ребенок, она разбила дорогой господский подарок.
Но что это за звери — господа, — бабушка почему-то не объяснила. А когда Мирьям осмелилась спросить, вместо ответа получила взбучку. Это, конечно, не шло ни в какое сравнение с отцовской поркой: бабушка била не ремнем с больнющей пряжкой, а взяла из вазы две запылившиеся бумажные розы и пару раз стегнула ими. Разве это взбучка: ни то ни се — только вид один.
Крепкую и властную бабку в доме боялись все, кроме внучки. Шкура у Мирьям была достаточно задубелой, чтобы считаться с бабушкиными розгами, которые были больше для порядка. С другими бабушка вела себя куда строже. Она распоряжалась всеми: дедушкой и домочадцами, то есть жильцами; командовала ребятами, а это означало — дядей Рууди и Мирьяминым отцом. Даже маме приходилось частенько выслушивать бабушкины окрики.
Мирьям сперва удивлялась: почему никто не возразит бабушке. Потом догадалась: если бабушка рассерчает, она не даст денег — ни дедушке, который дни напролет работает в своей мастерской, ни ребятам, которые, по словам бабушки, оба порядочные бедолаги.
Высокая, красивая, бабушка всегда ходила прямо, волосы неизменно заплетала узлом на затылке и страшно любила одежду с блеском.
Когда бабушка отправлялась в город, она выглядела такой же гордой и грозной, каким выглядит пастор в церкви, потому что бабушка тоже надевала черный плащ, правда, шелковый. Черную пасторскую шапочку заменяла черная соломенная шляпа с узкими полями, которая блестела на солнце. На руке у нее болталась большущая черная сумка, а на ногах переливались серые шелковые чулки.
Но сегодня бабушка была взлохмаченной, на ней был обвислый красный халат, окаймленный чем-то блестящим. Когда Мирьям вошла, бабушка хозяйничала в кухне, собирала в кучу посуду. Очистила уголок на столе, протянула руку за бутылкой, села и налила полную рюмку. Выпив, оперлась локтями о стол и спросила у внучки, которая в робкой, выжидающей позе остановилась возле двери:
— Ну что, послали за деньгами?
Мирьям облегченно вздохнула: как хорошо, что бабушка сама догадалась, но в то же время какой-то странный комок подкатывал к горлу и слезы сами наворачивались на глаза.
Не обращая больше внимания на внучку, бабушка протопала, развевая полы халата, в другую комнату. Пошарила в глубоком кармане и стала открывать дверцу стоявшего в углу несгораемого шкафа со множеством замочных скважин. Прошло немало времени, прежде чем из связки был найден для каждой дырочки нужный ключ и толстая дверца отворилась. Самой Мирьям, чтобы открыть свою копилку, требовалось куда меньше хлопот.
Девочка чуточку побаивалась этой возвышавшейся в углу громадины. Не потому, что у нее были такие толстущие стенки, обитые изнутри чем-то темно-синим. Нет, вещь эта стала неприятной с той самой поры, когда Мирьям впервые потрогала ее. Девочка прямо-таки вздрогнула и быстро отдернула руку. Шкаф был холодным, словно ледышка.
Бабушка подала внучке три кроны.
Мирьям не протянула руки, чтобы взять деньги.
— Ну?
— Папа велел принести пять, — в нерешительности сказала она.
Бабушка без разговора добавила недостающие две кроны и с треском захлопнула дверцу холодного шкафа.
Девочка исчезла из комнаты, словно ее ветром сдуло. В следующее мгновение пять крон лежали на тумбочке возле кровати — отцу оставалось лишь протянуть руку, чтобы взять их.
В спальню из кухни вошла сумрачная мама и вопросительно остановилась.
Отец кивнул ей.
«Интересно, принесут ли маме радость эти деньги из ледяного шкафа?» — думала Мирьям, поглядывая на мать. Никакой теплинки пока на мамином лице не появилось.
Девочке надоело ждать, и она побежала во двор.
Но удовольствия шаркать ногами в пыли уже не было.
«Как плохо, если тебя кто-нибудь любит!» — думала Мирьям.
