Гарри упал на колени, но все еще направлял луч на Люция и Пожирателей Смерти. Драко увидел, как свет ударил в одного… другого… затем остальных Пожирателей, и услышал их крики, когда свет закрутился вокруг них, как веревки Волдеморта вокруг Гарри. Одного за другим их сбивало с ног, включая Люция — они вопили и… исчезали.
Волдеморт пропал последним. Казалось, он держался только на силе ненависти к Гарри. Но Гарри поднял руку и опять направил на Темного Лорда — и тот тоже испарился, унеся с собой голубой свет. Гарри рухнул на пол, как подкошенный.
Драко поднялся на ноги и бросился к нему, но Эрмиона была быстрее, она упала рядом с ним на колени.
Похоже, Гарри умирал. Она схватила его уродливую металлическую руку и начала водить вдоль нее палочкой.
Драко хотел было помочь и подержать руку Гарри, но Эрмиона, вся бледная и отчаявшаяся, рявкнула:
— Не трогай его!
Драко отдернул руку.
С конца ее палочки сорвалась вспышка света, и металлическая рука Мучения исчезла. Гарри затрясло.
Плечи Эрмионы опустились в облегчении.
— Извини, — тихо сказала она, не глядя на Драко. — Просто рука высасывала из него силы, она бы убила его через минуту. Я должна была ее снять.
— Это не было заклятие Мучения, — спокойно произнес Драко. Почему она на него не смотрит?
— Нет, — Эрмиона смотрела на Гарри. — Нет. Мы изменили ее. Но рука все еще опасный Превращенный объект, и его использование может убить.
Большая слеза сбежала по ее носу и упала на лицо Гарри. Он открыл глаза.
— Перестань, — хрипло сказал он.
Эрмиона улыбнулась ему, Гарри — ей.
— Ты был великолепен, Гарри… правда!
Сириус подскочил к ним, сел рядом с Гарри и взял его за руку.
— Это было классно, правда, классно, Гарри, поздравляю!
Гарри медленно сел. Он все еще был бледен, но кровь снова прилила к его лицу.
— Мы должны выбираться отсюда, — как бы между прочим сказал он, — Эрмиона, ты сказала, заклятие не постоянное?
Она покачала головой.
— Это очень сильное Вихревое заклятие вместо убийственного, которое обычно заключено в руке Мучения, — объяснила она. — Оно не убьет их, но отправит подальше отсюда надолго. Оно разбросало их по всему свету. Я надеюсь, Волдеморт попадет в аквариум с пираньями в зоопарке, — зло добавила она.
Драко подумал, что, наверное, должен сказать что-нибудь, но не знал, что именно. Ему, вероятно, надо поблагодарить Гарри за спасение жизни… Но Гарри и Эрмиона были заняты друг другом, улыбаясь друг другу, как идиоты, а Сириус похлопывал Гарри по спине и обращаясь с ним, как с героем.
Ладно, признал Драко, Гарри и был героем. Хотя, если бы он не притворялся Гарри, чтобы спасти жизнь Эрмионы, его собственная жизнь вряд ли нуждалась бы в спасении. Кстати, Эрмиона так и не поблагодарила его за это. Вообще-то она даже не знала об этом…
Забытые казалось бы чувства нахлынули вновь. Ревность, ярость и гложущий страх. Ни Гарри, ни Эрмиона не смотрели на него: они думали, что он предал их, они презирали его.
— Поттер, — начал он, сунул руку в карман, вынул очки Гарри и бросил ему на колени. — Твои очки.
Гарри поднял глаза.
— Спасибо, Малфой. — Но во взгляде была настороженность.
Это только распалило гнев Драко.
— Давай, спрашивай.
— Что спрашивать? — еще больше насторожился Гарри.
— Пытал ли меня Волдеморт, чтобы узнать, где ты. Тебе же интересно, так спрашивай.
— Нет, — резко сказал Эрмиона. Но ни один из них ее не слушал. Они смотрели друг на друга, зеленые глаза смотрели в серые.
— Ну, — начал Гарри. — Пытал?
— Нет, — ответил Драко.
Последовало долгое молчание.
Драко сказал:
— Ты спас мне жизнь, Поттер, — он кивнул в сторону Эрмионы. — А я спас ее жизнь. Так что мы квиты.
Все молчали.
— Ладно, — наконец произнес Гарри. — Мы квиты.
Эрмиона переводила взгляд с одного на другого: Гарри был все еще бледен и дрожал, а Драко был так же спокоен и собран, как если бы прошел через испытание не страшнее стрижки; хотя и одежда, и лицо его все еще были в крови.
— Драко, — позвала она, но он не взглянул на нее.
— Я не хочу ничего слышать от тебя, Грейнджер, — отрезал он.
Драко наклонился и поднял свою палочку. Выпрямившись, он засунул палочку в карман. Он все еще был в одежде Гарри — потрепанной мантии и всем остальном. Он не смотрел на Эрмиону, пока делал все это, и не видел страдания на ее лице.
