— Прибор дал показание, — вымолвил Тетка обескураженно.
— Эта черненькая? — с недоверием спросил Игорь, косясь на пластинку.
— Какой еще прибор? — задал в свою очередь вопрос Николка.
— Видите этот черный экран? — сказал Ардалион Иванович.
— Вернее, экранчик, — уточнил я.
— Две минуты назад на нем высветился и погас зеленоватый кружок, — объявил Ардалион с таким видом, что после подобного известия мы должны были все попадать в обморок.
— Фантастика! — подыграл Старов. — Ну и что это значит?
— А то, — сказал Тетка и зашагал назад.
— Темнит, собака, — пробурчал медик, но вместе с нами покорно пошел следом за главнокомандующим.
Под воздействием ведущей его интуиции Ардалион Иванович стал сворачивать во все проулки-переулки, то и дело поглядывая на браслет своих часов, где черная ерундовина снова должна была показать ему какое-то показание, а мы, как цыплята за курицей, волоклись за ним сквозь совсем уж мрачные дворы, где не было даже старцев и танцующих, а посверкивали белками глаз какие-то мрачные типы, от которых веяло могилой.
Наконец, живые и невредимые, мы выбрались из лабиринта каирской изнанки на какую-то более-менее освещенную улицу, что-то типа Азиз-аль-Азиз, кажется. С улицы был вход в какой-то сад.
— Упустили! — горестно объявил главнокомандующий. — В двух шагах прошла, и — упустили!
— Она? — спросил Николка, поскольку ясно было, что речь идет о некоем существе женского пола.
— Она, — кивнул Ардалион Иванович.
— Зато, если не ошибаюсь, мы дошли до искомого сада. Это, что ли, Эзбекие? — спросил я.
И мы вошли.
Как по заказу, здесь всюду виднелись скамейки, утопающие в тени деревьев, что называется — «и стол, и дом».
— Странно, — сказал Николка, — никого. Ровно девять, еще гулять да гулять.
— Десять, а не девять, у тебя часы отстают, — поправил Ардалион Иванович.
— Лет эдак пять назад я и представить себе не мог, — вздохнул Николка, убеждая себя, что это именно тот сад, о котором он, любитель Гумилева, мечтал. — Прошло уж все, казалось, ан нет — живо в душе. С тех пор и я уж не тот, и… Как там у нас на спиртном барометре? — быстро сменил он грустный мотив.
— Я давно намекаю, — проворчал Игорь. — Увидел, так приди и победи.
— Эзбекие! — не мог все же сдерживать своих эмоций поэтический наш друг.
— Большой вождь, — обратился я к Ардалиону, — ты когда собираешься посвящать нас в свои тайны?
Каирский ночной шум и гам все еще шипел в ушах, медленно растворяясь в тишине парка, или сада, если уж Николке так хотелось, чтобы это был Эзбекие. Сад этот принял нас в свое лоно, предоставив одну из скамеек, где мы уселись и извлекли из сумки Игоря сегодняшний джин. Луною в отдалении высвечивалась блестящая тропинка и несколько белых стволов пальм, что свидетельствовало о нашем расположении никак не в Измайлове и не в Сокольниках — Эзбекие так Эзбекие! Полной мерой разлив оставшиеся полбутылки по пластмассовым стаканчикам, Мухин зашвырнул краснокамзольного служителя Тауэра в кусты, мы отхлебнули по порядочному глотку и приготовились слушать, что нам поведает главнокомандующий.
Торжественно заглянув каждому из нас в лицо, он заговорил:
— В позапрошлом году Михаил Иванович Кайзербах, вы его не знаете, рассказал мне эту потрясающую и невероятную историю, в которую я сперва не поверил, да и дико было бы поверить, а потом увлекся, стал читать всякие книги, искать факты и так далее. Тот год, вы помните, вообще богат был на всякое такое — наша румынская тяга с чертовщиной, прочие дела — короче, стал я в это все погружаться с головой. Вечер, как-то на кухне у себя пытаюсь составить таблицу всех имеющихся у меня данных, как вдруг чувствую, что-то происходит. Освещенный угол, где я под лампой сижу, не тронут, а всюду, где тень и темно, словно какие-то незримые существа присутствуют. Я походил по кухне, выглянул в окно, и волосы у меня встали дыбом — на меня смотрела страшная и одновременно неописуемо красивая голая женщина; она прошептала что-то, сквозь стекло не слышно, и тотчас исчезла. Женщиной этой, как я сразу догадался, была она самая — Бастшери, и о ней я собираюсь вам поведать.
