Тридцать один день - страница 8

Я терпеть не могу писать письма. На бумаге все не так получается, как на самом деле. Ведь часто бывает так: о чем много думаешь, о том не можешь написать. Вот как, например, я напишу, что уже немного соскучился по маме и папе? Галка прочтет — и начнет издеваться: «Ага, уже нюни распустил!» Вот и приходится писать всякую чепуху. А чем писать всякую чепуху, так уж лучше совсем ничего не писать. Вот я ничего и не пишу… Но сегодня я должен был посоветоваться с папой. Я рассказал ему, какие у нас порядки, что нас заставляют спать днем, рано ложиться вечером, что от поезда ни на шаг не отпускали, и еще многое другое. Я спросил у папы, прав ли Сергей Сергеич, когда говорит: «Ваша задача — хорошо отдохнуть!»

Я знаю, как папа ответит. Он всегда говорит, чтобы из меня не делали барчука. Я уверен, что папа будет на моей стороне. В конце письма я просил поцеловать маму, передать привет Галке и сказать ей, что у меня есть воля и что она это очень скоро узнает.

Через три дня, 22 июля, будет торжественное открытие лагеря. Открытие хотели назначить на воскресенье, но в городе на этот день объявлен воскресник, а к нам должны приехать гости из города. Вот и пришлось перенести наш праздник. Ну, и очень хорошо: лучше подготовимся!

Дел сегодня всем хватает. Сергей Сергеич даже объявил соревнование между отрядами и звеньями на лучшую подготовку к открытию лагеря.

— Мы должны всех перешибить! — предупредил Андрей.

Меня выбрали редактором отрядной стенгазеты. Я должен выпустить ее за два дня. Но я решил выполнить задание досрочно и выпустить газету сегодня вечером. Пусть это будет самая первая стенгазета в нашем лагере! Представляю, как удивится Андрей…

Андрей весь день тренируется на спортивной площадке под руководством физкультурника Петра Николаевича. Этот Петр Николаевич уже из Москвы приехал таким загоревшим, что черней его, наверное, и в Крыму никого нет. Как это он смог так здорово загореть в Москве? Андрей тренируется вместе с Зинкой. На открытии лагеря оба они будут выступать со спортивными номерами.

Сегодня я сам торопился поскорей уйти с пляжа: времени мало, а работы пропасть! Я ведь должен не только выпустить стенгазету — я еще участвую в постановке пьесы. Роль у меня не самая главная, но очень ответственная. Я не должен говорить ни одного слева, а просто выйти на сцену в форме советского солдата и передать донесение генералу. Сначала мне предложили другую роль, со словами на целые две страницы, но я должен был изображать пленного гитлеровского офицера. На это я, конечно, не согласился. Уж лучше молчать в форме советского бойца, чем разговаривать в форме фашиста.

С утра мы сидим над большим листом белой бумаги: делаем стенгазету. Мы — это я, Левка-Мастер и Капитан.

Сергей Сергеич подошел к нам и посоветовал:

— А вы опишите свой поход в Сталинград, путешественники! Всем ребятам будет интересно почитать о Сталинграде.

«Ага! Значит, он уже совсем не сердится на нас, — подумал я. — Небось даже жалеет, что не удрал вместе с нами». Хотя ему удирать незачем. Он ведь может просто пойти всюду, куда захочет. Да, хорошо быть взрослым! Интересно, когда я тоже смогу ходить куда захочу? Года через три, наверное. Хотя нашей Галке уже шестнадцать лет, а она по всякому пустяку спрашивает у мамы разрешения. Уж я-то не стану спрашивать! Впрочем, все это не имеет никакого отношения к стенгазете.

Нам нужно было написать о Сталинграде. Я поручил это дело Капитану.

— Только ты с чувством напиши, — предупредил я. — Всё опиши: и как мы волновались и как свои фамилии на доске написали…

— Будь спокоен! — ответил Капитан.

Эх, жалко, что я прямо там, в Сталинграде, ничего не записал! А разве сейчас передашь, какое у нас было тогда настроение!

Потом пришла Катя. Она посоветовала поместить в стенгазете какое-нибудь стихотворение. Откуда же его взять? Но вдруг я вспомнил, что Профессор в поезде целыми днями читал стихи. «Наверное, он и сам сочиняет», — решил я и тут же побежал искать Профессора. Я нашел его в беседке за домом. Расхаживая взад и вперед, он повторял: