Я молчу. Я не произношу ни одного слова вслух. Истома мыслей и воспоминаний кружится в теле. Поджигатель улыбается: Овидий бежит вприпрыжку и тащит в объятьях вселенную, пудовый полосатый арбуз, нащелканный девушкой. "Арбуз будет самым красным, - думаю я: - девушки не ошибаются, они узнают все, не забираясь вглубь. Она выбрала один, этого с избытком хватит Овидию... Пускай профессор, лиловый, как резиновый надутый черт, тащит четыре"...
Мы лежали, ели арбузы и смотрели в блаженное ласковое небо. Быть может, это были лучшие мгновения жизни. Никогда еще день не шептал у самого уха таких голубых нежностей. Море синело вдали блеклым заревом, и ветер приносил к щекам пушинки прохлады.
Мы глотали сладкий арбузный холодок, выплевывали косточки, а девушка пришла и положила ружье на землю. Она сидит на корточках, смуглота ее щек размазана арбузным соком. У нее маленькие ловкие ступни. Когда она улыбается, во рту сверкают ровные белые зверьки.
- Аня, хочешь арбуза? - спрашивает ее Овидий, улыбаясь. - Ее зовут Анной, - поясняет он нам.
Она смеется и отрицательно болтает головой, повязанной красным платком. Я был совершенно прав: в глазах ее просвечивает зеленая тина бесстыдства, кожа ее наверное очень нежна, - сквозь грязь она теплеет розоватыми пятнами. Конечно,
я не ошибался. Тем более, ее зовут Анной. Это - самое строгое и самое неверное имя. Но как вам нравится вся эта идиллия?
Мы едим арбузы, и я спрашиваю Овидия, - он сидит, как ни в чем не бывало:
- О чем это вы говорили с Анной, уважаемый сэр?
- Ах, да! - Овидий, захлебываясь в арбузной корке, обращается к нам: Товарищи, вы зна-ете, - глаза его блестят, - сегодня ночью здесь был медведь и переломал штук тридцать арбузов. Понимаете, медведь! Да ведь это, чорт его знает, какая прелесть! Я сам видел: он раскалывает их, как орехи.
- Мед-ведь? - мычит профессор. - Не может быть. Неужели? - и он режет своим ножом третий арбуз.
Девушка прыскает и закрывает рот крепкой запачканной пятерней.
- Вот чудные какие! Да он у нас каждую ночь шляется. Сколько переломал!
Она смотрит на нас любопытно и снисходительно.
- А вы не боитесь? - спрашивает ее Поджигатель чрезвычайно серьезно.
- Че-го? Да чего ж их бояться? Шкодит и шкодит... - и она прыскает снова, опять закрываясь рукой. - Мы ведь не московские! - говорит она бойко, нараспев, лукаво освещаясь глазами.
Грудь ее упруго ищет выхода из-под ситцевого бедного платья. Она вся свежа и неподатлива, как арбузная корка.
Поджигатель смотрит на нее, хмуря брови. Он всегда смотрит так, когда разговаривает с женщинами. Овидий довольно расцветает под взглядами девушки.
- Я приду к тебе караулить, Аня, - говорит он: - Мы с тобой будем пугать медведей. Хорошо?
- Че-го? Ишь, выдумал! Да ты испугаешься. - Она склоняет голову набок, и я замечаю, как хороша ее шея, необыкновенной чистоты. - До свиданьица! говорит она, поднимая ружье и закидывая его за плечо. Она поворачивается, как будто совсем равнодушно. - Приходи есть арбузы! - неожиданно кричит
она Овидию, и мы снова видим ее лицо в розовых пятнах.
Овидий посылает ей воздушный поцелуй. Она уходит, высокая и светлая, как день.
- Славная девушка, - произносит профессор и недоуменно смотрит на арбуз свинцевеющим взглядом. - Да-с.. Ну, вот мы и поели.
Он весь покрывается легкой грустью. Я разглядываю ее тайный смысл. "Ну, что, собственно, нужно человеку?" - грустят глаза профессора. И легкая отрыжка покрывает российскую послеобеденную философию дымкой элегии.
Полминуты.
- Что нужно человеку? - кричу я, вскакивая и вытирая рот. - Что нужно человеку, неисправимый Овидий?
- Человеку нужно, - в тон мне выкрикивает сразу смекнувший Лирик, кусочек хлеба, да каплю молока... да это небо, да эти облака! Тра-та-та-та...
Профессор ничего не понял, и мы пошли дальше долиной Дюрсо, обнявшись с Лириком и разговаривая о медведях. Овидий часто оглядывался назад: там, вдали от соломенного шалаша поднимался слабый синий дымок.
А Поджигатель ковылял за профессором в своих огромных стоптанных башмаках.
Повествование третье
ВИНО СОЗДАЕТ ДОБРОДЕТЕЛИ
