— Алло, Лепине, я пережил несколько очень оживленных и не банальных минут. Сейчас моя каруселька как будто замедлила шаг. Что со мной будет дальше?
— Алло, Кастере! Квеффелек, говорит, что вы больше вертеться не будете. Вы сейчас на глубине 270 метров, и с вами случится нечто необычайное, получите впечатление, которое меня повергло в ужас, когда я спускался в 1951 г. Вы сейчас войдете под огромный свод, но сейчас же потеряете из виду потолок и стены, окажетесь в пустоте и в абсолютном мраке.
И действительно, я скоро вышел из колодца, где пробалансировал по вертикали 270 метров, прошел на уровне огромного горизонтального потолка, но быстро потерял его из виду; исчезли также и стены.
Как меня об этом предупреждали, я не различал больше ничего и сейчас же оказался во власти странного явления, вернее иллюзии; то же испытали все мои товарищи на этом этапе спуска: отсутствие видимых предметов и абсолютный мрак создают впечатление, что канат больше не разматывается и что висишь неподвижно; это впечатление еще усиливается тем, что движение настолько медленно и мягко, что оно совсем перестает ощущаться; ничто не дает возможности ни почувствовать его, ни контролировать. С другой стороны, разве мы ощущаем, что Земля вертится и перемещается со значительной скоростью?
Я начал было думать о теории Эйнштейна, но продолжать размышление было и не время и не место. А кроме того, луч моего фонаря только что осветил внизу, очень далеко подо мной, блестящую, как бы фосфоресцирующую точку, не существовавшую во время спуска Лепине, — электрическая лампочка осветила металлический люминисцирующий крест на могиле Марселя Лубена. Я подумал, что, может быть, это видение показалось мне именно там, где год назад наш друг с коротким криком ужаса упал вниз, и что мое собственное существование держится на тонкой, могущей оборваться нитке.
Крест приближается, увеличивается. Но это опять иллюзия; такую же иллюзию испытывает парашютист, видящий, как земля поднимается и летит ему навстречу, хотя в действительности он сам падает на землю. Я вижу нечто вроде рифов, плавающих в тумане, груды огромных глыб; Задеваю одно из таких чудовищ, наклонившееся, как Пизанская башня; спускаюсь вдоль нее — угрожающей и блестящей от струящейся по ней воды; потом мои ноги внезапно оказываются на скользкой наклонной почве — я прибыл!
Через четверть часа, избавившись от всей тяжести и подтащив мешки, я устроился в своего рода убежище — единственном горизонтальном месте на ужасающем неустойчивом склоне каменных завалов зала Лепине. Там я нашел невообразимый кавардак материалов и принадлежностей, инструментов и самых разнообразных предметов; это было жалкое и трагическое место, куда Тазиеву, Лябейри и Оккьялини удалось перенести и положить Лубена после падения. Там он так долго находился в агонии, там доктор Мерей пытался его спасти, и там он умер. 30 метрами ниже, на склоне завала камней, я мог видеть крест, не различимый в темноте, но светившийся, когда на него направлялся луч фонаря. Но у меня пока не было ни возможности, ни права спуститься и преклонить колена у могилы. На мне лежали неотложные и трудные задачи и даже труднообъяснимые, так все усложнено и нелегко под землей.
Я, может быть, забыл пояснить, что телефонный провод, связывавший меня с поверхностью, составлял сердцевину стального каната, выполнявшего таким образом и свою основную функцию и одновременно несшего телефонный провод. Но теперь, когда Квеффелек поднимет трос, чтобы опустить второго члена экспедиции, я был бы вынужден остаться без телефонной связи с поверхностью. Но нельзя допустить, чтобы члены экспедиции, находящиеся в пропасти, оказывались совершенно отрезанными, когда трос поднимается кверху. Кроме того, нужно было предвидеть случаи возможной аварии с проводом, заключенным в канат, например возможность разрыва сердцевины. Поэтому, чтобы предотвратить такое нарушение связи, я распорядился параллельно с развертыванием троса разматывать второй телефонный провод, доставивший мне, правду сказать, немало хлопот и затруднений. Чтобы этот проклятый шнур не обвился вокруг троса и не запутался, мне на всем протяжении вертикального спуска приходилось через промежутки забивать крюки и закреплять за них провод.
