О, как пал человек! О, какое горе постигло меня! Мне ли спасти землю, когда сам спасения недостоин? Мне ли звать к чистоте, когда в нечистоте погиб? Мне ли осквернять губами своими слова, когда мерзостен и огажен я? Ни о жизни, ни о смерти просить не могу. Позор на имени моем, ибо осквернитель я.
Вот каков человек, хотевший дать искупление и спасение роду человеческому. Нет слов для покаяния. Нет слов для покаяния. Нет и нет.
В черной страшной бездне сижу я. Ночь черна, как Шеол. Ни одного луча света. Бесконечно длится ночь, как будто пожалел Творец о первом дне творенья и сказал: Да будет тьма!
Во всей вселенной темнота и могильным холодом она обняла мои плечи и легла на мою голову. Кто станет надо мной и защитит меня? Я один во всем мире. В темноте Ты испытываешь меня, и креплю я сердце и борюсь, как Яков, с наваждением, ангелом ночи до утра.
Исходя в муке борения, я не в силах сохранить обет молчания и мой крик вырывается из внутренностей моих и страшный молитвенный напев звучит в пустоте темной вселенной.
Суди народ Свой, но к чему откладываешь Суд? И к кому о защите взывать?
Меня поставил Ты отвечать за народ мой — дай же буду стоять пред Тобою. Осудил и не даешь сказать слово в оправдание. Осудил и не сказал, доколе. Заключенный знает дни заключения своего, узник — час освобождения своего.
Раб ждет свободы, больной — исцеления, но сын избранный Твой, — когда очистится от гниющих струпьев своих? Не искуплен ли и самый большой грех? Будет ли прощение? Настанет ли утро?
И было утро. Пред лицом моим раскрылось небо. Тысячами золотых нитей опутало солнце воздух. Замок Святого Ангела туманно вырисовывался в золотистой пыли. Есть ли мера испытаний народу моему? Суд между мной и Тобою: сними свою карающую десницу с темени народа моего.
Отпусти его: он заплатил уже за все прегрешения отцов своих. Отпусти его, пока теплится еще жизнь в теле его. Помилуй, пока помилование еще приняться может.
Когда солнце в нерешительности покинуло зенит и стало опускаться, на мосту остановились пилигримы. Еще зовет Рим пилигримов, еще есть обманутые души, идущие на богомолье в город Зла.
О, наступи конец! Не карай мой народ за мой грех. Отец, Ты один ведаешь пути.
Я молился долго и просил, если слышит Бог мою молитву, пусть покажется звезда. Но небо было хмурое. Я вложил в молитву всю душу. А потом, когда поднял голову и посмотрел на небо — на востоке ярко горела звезда. Большая, светлая.
Ночной сумрак медленно, медленно сереет. Проходят долгие часы, пока как бы сходит одна серая занавесь за другой с тихого и печального неба. Нет облаков — одноцветное небо, молчаливая еще земля, и я на земле, на каменной плите.
О Боже, сердце мое, как выжатый плод. Великие мечты вихрем врываются в душу мою, судорогами потрясают тело мое, зову себя к великому действию, и тогда вижу немощь сердца моего — оно, как выжатый плод.
Кто спасет мой народ? Куда ни смотрю, кого в памяти ни назову — нет человека. О, разве только, когда вновь на корабле поплыву к Сиону, пробудятся силы мои? О, разве только тогда сердце станет, как полный плод, полный и влекущий!
Невидимые персты свивают одну за другой гонкие паутины с неба и его серый цвет в это долгое утро проясняется в тишине, безжизненной и унылой…
А когда грохочет суетный и бестолковый день, мне не нужно даже закрыть глаз, чтобы перенестись в мою страну. Она в развалинах. По всем дорогам древние руины. Умерли живые пророки, а мертвые камни живут. Дрожат одни грустные кувшинчики в утренний час между Царой и Эштаолом. А в солнечный полдень в Иудейской степи мерно, мерно звучит колокольчик на шее верблюда, идущего первым в длинной веренице, шествующей, кто знает? — из Тибета в Гизах. А там, взойдешь на холм, окинешь взглядом землю до Кармеля и ни одной души. И слезою дрожит вечерняя роса на закрывающих венчик свой цветах. А ночью вой, тоскливый вой шакалов, как будто плач, как будто горькое рыдание детей.
Мой взор по миру бродит. А вот и мимо меня идет мир… Проходит на костыле молодой еврей с бледным, бледным лицом. Да, это ты, мой народ, беспомощный и слабый. Простри свои руки и разрушь этот город и его храмы! Ты не можешь. Стань и скажи горящие возмущением слова, как Исайя! Ты не можешь. Сядь и плачь плачем Иеремии! Нет, ты не можешь. Хромой еврей! Ты как душа моя, одряхлевшая без времени.
