Гюго сам обставлял свой новый дом. Это была фантастическая смесь старого фарфора, ковров, резной слоновой кости, венецианского стекла и картин всех веков и всех народов. Но дом все же не походил на музей, где в беспорядке свалены вещи всех веков и стилей. Наоборот, каждая вещь носила на себе индивидуальность хозяина. Старинные сундуки и монастырские скамьи превращались в камины, Церковные пюпитры исполняли роль люстр, а алтарные навесы заменяли балдахины кроватей. Даже резная из дерева средневековая статуя Мадонны называлась в этом доме Свободой… В столовой на самом почетном месте стояло большое резное «кресло предков». Оно было заперто цепью, чтобы никто на него не садился, и это часто приводило в трепет суеверных посетителей. В столах, шкафчиках, шифоньерках Гюго устроил много потайных ящичков, в которых часто забывал свои рукописи. Бывали случаи, что иные стихотворения, которые сам поэт считал потерянными, находились в этих тайниках через много лет. Все стены этого старинного дома, камины, мебель были испещрены латинскими и французскими изречениями. Гюго любил рисовать, и многие предметы обстановки были сделаны по его рисункам.
Когда молодой Верн поднимался по лестнице, его сердце трепетало, он был испуган и счастлив. Дверь открылась. Он ожидал увидеть огромный салон, переполненный людьми, но перед ним была небольшая гостиная, отделанная в мавританском стиле, с широкими окнами, выходящими на Сену, у одного из окон стоял Виктор Гюго; позади него, за стеклом, далеко внизу лежал Париж, рядом с поэтом стояла мадам Гюго. Немного поодаль красовался в красном жилете поэт Теофиль Готье – знаменосец «священного батальона» французских романтиков.
Хозяин был величественно любезен: «Садитесь, поговорим о Париже». Только позже Жюль узнал, что эта фраза, которая ему особенно запомнилась, была лишь формулой, с которой Гюго обращался к посетителям, когда не знал, о чем с ними говорить. А знал ли молодой Верн, что сказать своему полубогу? Мог ли он, начинающий провинциальный поэт, нигде не печатавшийся, рассказать о своих мечтах, о литературных планах? Или прочитать свои стихи, которые даже друзья именовали «торжественной замазкой»?…
…Александр Дюма никогда не жил подолгу в Париже. После пышного путешествия в Алжир на собственном корабле он уединился в своем новом замке «Монте-Кристо», вблизи Сен-Жермена. уже свыше двадцати лет на Францию и весь читающий мир из лаборатории Дюма сыпался целый дождь романов, повестей, драм, комедий, путешествий, хроник: одних романов вышло до пятисот томов… Под руками этого литературного волшебника ливень его произведений превращался в золотой дождь, но он умел так же легко тратить деньги, как и наживать. Последней его причудой было создание Исторического театра, где должны были итти только его собственные пьесы, поставленные с чудовищной роскошью. Но революционные события заставили театр закрыться.
Теперь Дюма отдыхал, принимая в своем сказочном дворце тысячи самых странных посетителей.
Дюма был вторым человеком в Париже, которого Жюль Верн хотел видеть перед… перед чем? Возвращением в Нант к конторке нотариуса? Завоеванием литературного Парижа? Что мог знать о своем будущем молодой Жюль Верн, человек, который в зрелые годы сумел далеко заглянуть в будущее всего человечества?
В том же салоне мадам Баррер Жюль встретился с кавалером дАрпантиньи, хиромантом, прославленным во всем аристократическом Париже, любимцем Дюма. «Александр Великий», как восторженные поклонники называли автора «Трех мушкетеров», увлекался хиромантией, графологией, медиумами и верчением столов. И «кавалер» охотно согласился захватить с собой молодого студента, когда следующий раз поедет в Сен-Жермен.
Стройные готические башни, выступавшие из-за высоких вязов, окружавших замок, сразу заставили Жюля Верна настроиться романтически. Но действительность оказалась еще более фантастической, чем мог себе представить молодой парижанин. С каждым шагом взору посетителя открывались все новые постройки: птичник, конюшни, обезьянник, театр… И за каждой дверью стоял слуга-араб в чалме.
