– Это вы привыкли, что «он на заводе не последний человек», – завелась Вильская, – а в семье у нас все равны! Как скажу, так и будет! – провозгласила Кира Павловна и решительно направилась домой с мыслью о необходимости восстановить в правах изгнанную соседку.
– Я помирилась с Пашей! – объявила она мужу за ужином.
– Да неужели? – ухмыльнулся младший Вильский и подмигнул отцу. – Я что-то пропустил?
Николай Андреевич медленно положил вилку рядом с тарелкой и внимательно посмотрел на Киру Павловну:
– Зачем, Кира?
– А что тетя Паша отчебучила? – с набитым жареной картошкой ртом встрял в разговор родителей Женька. – Пионерскими галстуками на рынке торговала?
– Женя! – выглянула Анисья Дмитриевна из кухоньки. – Ну что ты такое говоришь?
– А что тогда? – Парень поднял глаза на родителей.
– А, ничего, – отмахнулась от сына Кира Павловна, и голубые ее глаза забегали. – Ну повздорили, с кем не бывает. Повздорили – помирились…
– Я считаю, – взвешивая каждое слово, проговорил Вильский, – ты это сделала напрасно. Неосмотрительно.
– А что будет-то? – легкомысленно поинтересовалась Кира Павловна у мужа.
– Ты не разбираешься в людях, – упрекнул Николай Андреевич супругу и вытер губы салфеткой.
– А ты разбираешься! – приняла бой Кира Павловна.
– Кирочка, – Анисья Дмитриевна снова выглянула из кухни, чтобы пресечь разгорающийся спор.
– Помолчи! – прикрикнула на мать Кира и пошла пунцовыми пятнами.
– Эй, мам! Ты чего?! – вступился за бабушку Женька и перестал жевать. – Можете вы мне объяснить, что происходит?
– Нет, – моментально отреагировала Кира Павловна.
– Почему нет, Кира? – обратился к жене Николай Андреевич. – Я считаю, мы должны рассказать Жене о том, что случилось.
– Ничего я рассказывать не буду, – отказалась подчиниться Кира Павловна. – Надо тебе, ты и рассказывай.
– Понимаешь, Женя, – начал Николай Андреевич, – до меня дошли слухи, что Прасковья Ивановна очень неуважительно отзывалась о твоей… – Он запнулся, а потом уточнил: – О нашей Женечке.
Младший Вильский побагровел и уставился на отца с таким выражением лица, как будто это Николай Андреевич говорил дурно о «нашей Женечке».
– Я был вынужден вмешаться.
– И? – поторопил отца Женька.
– Прасковья Ивановна повела себя неинтеллигентно, и мне пришлось отказать ей от дома.
– А что она про Желтую говорила? – младшему Вильскому захотелось узнать поподробнее.
– Это уже неважно, – оборвал его отец, и всем стало ясно, что смакования деталей грязных пересудов не последует.
– Не понимаю, зачем? – покачала головой Анисья Дмитриевна и даже присела к столу, хотя обычно старалась уступить это место другим, когда за него садилась немногочисленная семья Вильских.
– А что тут не понимать? – набросилась на мать Кира. – Паша просто надеялась, что Женька сделает предложение Марусе.
– Я? – вскочил младший Вильский и опрокинул стул.
– А чего ты так удивляешься? – осадила его мать. – Ты! Я, что ли, Маруську провожала? В институт вместе, с института вместе.
– Так это меня тетя Паша просила! – возмутился Женька. – «Ты, мол, Женя, Марусю проводи. Тубус тяжелый, да и вдвоем как-то проворнее». А мне какая разница? Все равно в одном подъезде живем, она возле меня еще со школы отирается. Встанет и смотрит, как блаженная. Только очками сверкает! Откуда я знал, что у них на меня виды? Машка и Машка. Хорошая девчонка. А я-то тут при чем?!
– Ты, конечно, ни при чем, – уже спокойнее проговорила Кира Павловна, – но Пашу, как мать, понять можно: кто на ее Марусю позарится? Ее ведь разглядеть надо. Это мы к ней привыкли, а другие? Вот она и разобиделась!
– Кто? – не понял Женька. – Машка?
– Какая Машка! – рассердилась на непонятливого сына Кира Павловна. – Паша! Она же Марусю настроила. Смотри, чем Женя не жених? Столько лет, почитай, одной семьей жили! Вроде как сам бог велел. А ты – в сторону!
– В какую сторону? – простонал Вильский. – Машка же видела, что мы с Желтой встречаемся. Сколько раз в одном автобусе сюда добирались, втроем.
– Ну и что? Мало ли, что у нее в голове? С виду – со всем согласна, а в душе ветры веют.
После этих слов оба Вильских уставились на Киру Павловну с нескрываемым любопытством. Далекая от поэтичности любого рода, не признававшая поэзию как вид искусства, перелистывавшая только «Книгу о вкусной и здоровой пище», она нечаянно создала в своей речи образ, как нельзя более точно характеризующий предполагаемое Марусино состояние. Девушку сразу стало жалко, о чем не преминула заявить Анисья Дмитриевна – сердобольная защитница всех обиженных и несчастных.
