Спаниель, мотая ушами, радостно взвизгнул, описывая круги вокруг Коковцева, словно клипер, обрезающий корму флагмана. Проявление собачьей радости было приятно:
– Ну, если ты узнал меня, надеюсь, узнает и твоя хозяйка…
Из сада слышались голоса, сухое щелканье деревянных шаров. Оленька была не одна. Партию в крокет она разыгрывала с тремя молодыми людьми. Это были: упитанный юноша в мундире лицеиста, бледная личность в сюртуке правоведа и долговязый ротмистр в пенсне, очень гордый от сознания,что он уже ротмистр. Все они уставились на мичмана.
Девушка застыла с молотком в опущенной руке.
Пауза в таких случаях недопустима. Коковцев сказал:
– Гомэн кудасай, как говорят японцы. Прошло всего два года, и ваш скиталец возвратился. Я не помешаю вам, господа?
Последний вопрос был произнесен с оттенком явного пренебрежения. Ольга растерялась, ее слова прозвучали наивно:
– Боже мой, но откуда же вы?
Крокет оставлен. Все потянулись к дому. Отец Ольги задерживался в столице, на даче Коковцева встретила мать:
– О-о, я вас и забыла… кажется, мичман?
– Но скоро лейтенант!
– Это много или мало?
– Для меня пока достаточно.
– Я в этом ничего не понимаю, – сказала дама, жеманничая. – В гражданских чинах проще: там одни советники. Коллежские, надворные, статские, действительные статские… Прожив с Виктором Сергеевичем бездну лет, я так и не выяснила: если он советник, то он советует или выслушивает советы от других… Скажите, откуда у вас такой очаровательный загар? Вы случайно не из Севастополя?
– Нет, Вера Федоровна, меня обжаривали в других местах, куда черноморцы, запертые Босфором, никогда не плавают.
География даму не интриговала.
– Ольга, – распорядилась она, – передай Фене, чтобы накрывала к чаю на веранде… Прошу всех к столу, господа.
Минуя зеркало, Коковцев отогнул жесткие от крахмала лиселя воротничка, торчавшие возле щек, словно острые крылья ласточки. Румян, пригож, строен, неотразим. Очень хорошо! Над столичными пригородами вечерело. Мохнатые мотыльки кружились над керосиновой лампой, из сада тянулись к веранде гроздья жасмина. Ольга, явно кокетничая, отломила три ветки. Коковцев пожелал составить для нее букет.
– Это ведь так просто! – сказал он. – Ветвь, обращенная к небу, означает стремление к возвышенному. Вторую склоняю как олицетворение земной любви. А средняя между ними- судьба человека… Так делала в Иносе одна моя знакомая японка.
Правовед стушевался сразу. Лицеист, кажется, тоже признал свое поражение. И только один кавалерист еще не сдавался.
– А вот эти гейши! – сказал он с апломбом. – В полку говорили, что, закончив танец, они делают акробатичес кую стойку на голове… Вы, конечно, видели этот номер-прима?
Коковцев пожал плечами. Вера Федоровна сказала:
– Надеюсь, если они и вставали ногами кверху, то прежде перевязывали себя ниже колен, дабы не потерять пристойности.
– Мама, ну как тебе не стыдно! – вспыхнула Оленька.
– Есть вещи, о которых вообще не следует говорить.
– Не еле дует, – согласился Коковцев. – Но ошибочно думать, будто все японки обязательно гейши. Японские женщины имеют очень много обязанностей. Я, на пример, видел гейш всего лишь раза три-четыре. Очень скромные и милые женщины…
Он уловил на себе скользящий взгляд Ольги. Конечно, мичман заметно выигрывал подле правоведа, лицеиста и ротмистра. Из глубин веранды шумно вздохнула горничная Феня:
– Мне кум сказывал, будто япошки уж больно веж ливы. А у нас, как пойдешь на рынок, всю тебя растолкают.
– Да, – подтвердил Коковцев. – Я только один раз встретил японцев, ведущих себя грубо на улице. Это случилось в Кобе. Мое внимание привлекла хохочущая толпа. В середине этой толпы сжалась от стыда несчастная японская женщина.
– Что же она сделала дурного? – спросила Ольга.
– Ничего. Но ростом была чуть выше полутора мет ров. По японским канонам такой рост для женщины – уже безобразие…
Лишь единожды из потемок сада выступила легкая тень Окини-сан с улыбкой на застенчивых губах. Но рядом сидела Оленька – цветущая, источавшая здоровую свежесть тела, и мичман отогнал нечаянную тоску. От станции крикнул паровоз.
