Только сейчас его мысли выпрямились. А до этого адмирал говорил сумбурно, часто откидывая голову назад и закатывая глаза, почему Коковцев и думал: «Неужели тут не обошлось без морфия?» Он заметил резкое постарение верховного, глаза и щеки ввалились, а «рубильник» казался еще длиннее.
– Морской путь через льды, – продолжал Колчак, – необходим для связи с союзниками, чтобы они подкрепили мое движение материалами и людьми. Наконец, я расплачиваюсь пудами золота. Еще год-два, и запасы его иссякнут. Но имеется пушнина, которую можно вывезти, за границу морем… – Миша, – спросил он, – а как дела у капитана Грюнберга?
– Пароходы готовы выйти к устью Колымы, концессия на вывоз пушнины компаниями «Эйтингтон шелл» и «Фумстен» уже обговорена. Американцы согласны выплатить нам кредит.
Коковцев понял, что Колчак решил от него избавиться по принципу: возьми, Боже, что нам негоже. Он сам налил себе коньяку и сказал, что в полярную экспедицию не годен:
– Не забывайте, что я старик. Если вы даже сейчас сидите передо мною в валенках, то каково будет мне на Колыме? Вряд ли и вы, господа, пошли бы сейчас на зимовку.
Колчак не настаивал. Неожиданно признался:
– Мне повезло! Если бы я начал свое движение в бедных губерниях, ничего бы не вышло. Антибольшевизм развивается только там, где люди живут богато и сытно. Догадываюсь: стоит сибирякам вкусить горечи от нищеты, и я сразу перестану быть нужен Сибири… Знаете ли, как зовут меня ныне? Маргариновым диктатором! Потому и говорю вам, Владимир Васильевич, пока еще не поздно, пошлите-ка вы меня подальше.
– Как послать? – удивился Коковцев.
– А так и посылайте к… Не стесняйтесь!..
Сбив колчаковские заслоны, Красная Армия перешла в наступление по всему фронту, вернув Уфу, Златоуст и Екатеринбург, затем, перевалив через хребты Урала, она устремилась в Сибирь – вдоль Великой Сибирской магистрали – прямо на Омск.
Начался «бег к морю» – к причалам Владивостока.
Коковцев, попав в подчинение к Смирнову, обрел стул в его канцелярии, аккуратно подшивал в папочки входящие-исходящие с номерами далеко за тысячу. Он был сыт, и до самого лета не волновался, пока Смирнов не сказал ему однажды, что Челябинск сдан красным тоже.
– Каппелевцы сражались доблестно! Но из депо вдруг вышли тысячи рабочих с оружием, решив эту партию не в нашу пользу. Рок пришел в действие. Сибирь все еще толчет воду в ступе: все мужики за Советы, но чтобы и царь был! А сменить адмирала никак нельзя: Европа и Америка привыкли к нему…
В сентябре Колчак вернулся в Омск из поездки по фронту, и Коковцев присутствовал при свидании верховного с послами и генералами союзных армий, которые предложили адмиралу сдать золотой запас России под международную гарантию, клятвенно обещая доставить его во Владивосток. Колчак ответил, что золото будет там, где он сам, где его армия и его министры. Нервно вскочив с места, адмирал крикнул:
– Я вам не верю! Скорее оставлю все золото большевикам, но только не вам… мародерам и спекулянтам!
Позируя, Колчак явно переигрывал. Широко было известно, что за поставку оружия только в 1919 году, он передал Великобритании около 3000 пудов золота, Японии – 2672 пуда, Америке – 2118.
И тем не менее союзников он действительно называл мародерами и спекулянтами.
Очевидец писал: «Эта фраза должна перейти в историю. Уже тогда родилось то, что потом стало формулироваться словами: лучше с большевиками, чем с союзниками!» Колчак отправил часть золота впереди армии, но за Байкалом на эшелон напали шайки Семенова, разграбившие банковские вагоны. Над крышами Омска несло вихри мокрого снега, но Иртыш не замерзал, образуя на путях отступающей армии непреодолимую преграду. Колчак уже не мог обрести равновесия, постоянно пребывая в состоянии сатанинского бешенства. В одну из минут тяжелейшей депрессии, когда он притих и посерел, Коковцев спросил его:
– Если падет и Омск, что последует далее?
– Мы связаны железной дорогой, ведущей к спасению на Дальнем Востоке. Отныне мы не правительство, а лишь путешественники, пересчитывающие верстовые столбы.
Судьба, которой он, Коковцев, всегда желал управлять сам, теперь оказалась неподвластна ему, и оставалось лишь следовать велению зловещего фатума. Распутица продолжалась, по тротуарам Омска хлестала вода… Это ли еще не подтверждение рока? Чтобы в Сибири? Чтобы в ноябре? Чтобы ростепель? Штаб превратился в грязный зал ожидания провинциального вокзала: командование и министры с домочадцами дремали на чемоданах, ожидая, когда сформируют состав. То не было вагонов, то не сыскать паровоза. Колчак, облаченный в романовский полушубок и с малахаем на голове, рвал трубки телефонов, кричал, что саботажников – к расстрелу! Глубокой ночью Смирнов явился со станции, доложив, что состав собран, начинается морозище, и все разом задвигались:
