Рысцой прибежал вестовой адмирала – Петька Пучков:
– А хучь убейте: не идет адмирал, и все тут.
– Ты сказал ему, что «Буйного» нам Бог послал?
– Сказал. А он – кувырк, и папироска во рте…
Коковцев рванулся вперед, но тут же упал от боли в ноге:
– Где Клапье де Колонг? Где, наконец, все? Лейтенант Кржижановский не покидал носовой башни:
– Адмирал еще у меня. Иногда без сознания. А иногда спрашивает, что с эскадрой? От перевязок отка зывается. А дверь в башню заклинило. Осталась щель… Во! Крыса не пролезет.
– Ничего. Протиснусь, – сказал Коковцев, и, теряя пуговицы с тужурки, страдая от ран, проник в башню, внутри которой сидел Рожественский; голова адмирала была замотана окровавленным полотенцем, возле ног валялись погасшие окурки, это удивило Коковцева – Что, он еще курит?
– А! – отмахнулся Кржижановский. – Лишь прикуривает…
Рожественский на минуту снова обрел сознание:
– Отыщите мне Филипповского… флагштура!
– Если он не сгорел в посту, – ответил Коковцев.
– Хоть пепел от него! Он помнит наши маневры. Он, единственный, должен знать все, чего не знает никто…
Филишювский не мог двигаться. Старика притащили на себе матросы. Лицо флагманского штурмана было сплошь залито кровью, будто в него выпалили заряд мелкой дроби, а эту ужасную маску лица покрывало копотью пожаров и пиронафтовых фонарей.
– Без вас я никуда, – объявил ему Рожественский.
– Если решили уйти, – отвечал штурман эскадры, – так оставьте меня на «Суворове": хочу с ними и умереть.
Кржижановский притянул к себе за рукав Коковцева:
– Что их, дураков, слушать? Они ведь уже ни черта не соображают. Думайте, как вытащить адмирала из башни!
Все происходило под неустанным огнем крейсеров Камимура. С палубы позвали матросов. Забравшись в башню, они дружно вцепились в адмирала, и он, вскрикнув, снова потерял сознание.
– Оно и лучше, – говорили матросы, пропихивая Рожественского, словно большой мешок, в узкий просвет заклиненной двери. – Трещит… ой, трещит! Чего там трещит? Так што нам с того? Не мы шили, не мы пропьем… Давай, Ванька, меньше думай – умнее станешь! Тащи… тащи яво!
Адмирала хотели передавать на связанных койках, но боцман с «Буйного», человек опытный, концов не принимал:
– Эй, халявы! Кого передавать на концах хотите?
– Да, адмирала… кого ж еще?
– Бурдюк – и тот лопнет сразу! Или не вишь, пентюх, какая волна накатывает… Соображать надо!
Коковцев понял, что ему спасаться бессмысленно.
– Коля, – позвал он Коломейцева, – попрощаемся. Меня в спину… ходить не могу. Но прими адмирала… Рискни!
В обычных условиях за такой риск командирам кораблей если не снимали с них голову, то срывали с плеч эполеты. Но Коломейцев понял и сам, что ждать больше нельзя.
– Мы отходим! – отвечал он. – Не дури… прыгай! Уродливые изломы железа бортов, выпученные из батарей обрубки орудийных стволов, вся рвань сетевых заграждений, еще горевшая в смраде, – Коломейцев рисковал распороть свой миноносец обо все это, режущее и торчащее наружу, словно ножи.
– Адмирал на «Буйном», – раздались голоса.
– Давай других… смелее! – кричали с эсминца.
«Буйный» снял с броненосца пять офицеров штаба. Матросы перебросили Коковцева на миноносец, выбрав такой идеальный момент, когда «Суворов» опустило на волне вниз, а другая волна подняла «Буйный» кверху: их палубы на секунду образовали единую плоскость. Подвывая от боли, каперанг взобрался на теплый кожух машинного отделения и затих там в муках. Он слышал, как на мостике «Буйного» давал свистки Коломейцев.
– А вы что? – кричал он оставшимся на «Суворове». Офицеры флагманского броненосца выстроились на срезе батарейной палубы – вровень с матросами. Стояли рядом:
– Мы остаемся вместе с кораблем… Ура, ура, ура!
– Уррра-а-а… – подхватила команда миноносца, про щаясь с ними навеки, и «Буйный» задрожал от работы машин.
В последний миг Коковцев заметил, что на том месте, где оставил он Эйлера, зияла страшная дыра прямого попадания. Потом из этой пробоины жарко выбросило длинный лоскут яркого пламени – снова пожар! Но… кто будет тушить его?
Больше никто и никогда не видел «Суворова».
* * *
Никто и никогда, кроме японцев… Для нас, русских, «Суворов» попросту растворился в безбрежии моря, удаленный течением из эпицентра битвы, и, что мы знаем о нем, так это знаем не мы, а нам сообщили потом сами же японцы. Совершенно случайно, вдали от боя, тринадцать кораблей Того заметили разбитый и сгорающий броненосец, а где-то еще дальше дымила пожарами работящая «Камчатка». С плавучей мастерской японцы разделались в два счета, не позволив уцелеть с нее никому – ни офицерам, ни матросам, ни питерским пролетариям…
