* * *
Весь день я где-то околачивался, не знал толком, чем бы заняться, отовсюду старался поскорее убраться. Вечером пошел в мастерскую и застал там Кестера, хлопотавшего вокруг «кадиллака». Незадолго до того мы за бесценок купили эту уже видавшую виды машину, сделали ей капитальный ремонт, и теперь Кестер занимался ее доводкой до товарного вида. Мы намеревались загнать «кадиллак» подороже и рассчитывали неплохо заработать. Впрочем, я сомневался в возможности такой спекуляции. В эти трудные времена покупатели стремились приобретать маленькие автомобили, но никак не такие полуавтобусы.
– Нам его не сбагрить, Отто, – сказал я.
Но Отто был полон оптимизма.
– Сбагрить трудно машину среднего класса, – заявил он. – Спросом пользуются самые дешевые и самые дорогие автомобили. Еще не перевелись люди с деньгами. А у иного хоть и нет денег, а ему, видите ли, страсть как хочется сойти за богатого.
– Где Готтфрид? – спросил я.
– Отправился на какое-то политическое собрание…
– Рехнулся он, что ли? Что ему там нужно?
Кестер улыбнулся:
– Этого он и сам не знает. Видимо, из-за весны кровь заиграла – все время хочется чего-то новенького.
– Может, ты и прав, – сказал я. – Давай подсоблю тебе немного.
Не особенно утруждая себя, мы все-таки провозились до сумерек.
– Ну хватит, шабаш! – сказал Кестер.
Мы умылись. Затем, хлопнув по бумажнику, Отто спросил:
– Угадай, что у меня здесь?
– Ну?
– Билеты на сегодняшний матч по боксу. Точнее, два билета. Пойдем вместе?
Я заколебался. Отто с удивлением взглянул на меня.
– Штиллинг против Уокера, – сказал он. – Будет интереснейший бой.
– Возьми с собой Готтфрида, – предложил я, чувствуя, что отказываться просто смешно. Но идти мне определенно не хотелось, хоть я и сам не понимал почему.
– У тебя какие-нибудь планы? – спросил он.
– Нет.
Он посмотрел на меня.
– Пойду-ка я домой, – сказал я. – Надо написать письма. И все такое прочее. Ведь хоть когда-нибудь нужно и для этого найти время.
– Уж не заболел ли ты? – озабоченно спросил он.
– Нет, нисколько. Но, может, и во мне кровь заиграла – ведь на дворе весна.
– Ладно, как хочешь.
Я поплелся домой. Но, очутившись в своей комнате, я, как и прежде, не знал, куда себя девать. Нерешительно я расхаживал вперед и назад. Теперь я уже совсем не понимал, чего это меня, собственно, потянуло сюда. Наконец решил снова навестить Джорджи и вышел в коридор, где сразу же наткнулся на фрау Залевски.
– Вот так раз! – изумилась она. – Вы дома? В такой вечер?
– Мне трудно отрицать это, – ответил я не без раздражения.
Она покачала головой в седых завитушках:
– Как же это вы сейчас не гуляете! Чудеса, да и только!
У Джорджи я пробыл недолго. Через четверть часа вернулся к себе. Подумал, не выпить ли чего. Но нет – не хотелось. Я подсел к окну и принялся глядеть на улицу. Над кладбищем, словно крылья огромной летучей мыши, распластались сумерки. Небо за домом профсоюзов было зеленым, как недозревшее яблоко. Уже зажглись фонари, но окончательно еще не стемнело, и казалось, фонарям зябко. Я порылся среди книг и нашел бумажку с номером телефона. В конце концов – почему бы не позвонить? Ведь сам же наполовину обещал сделать это. Хотя, конечно, скорее всего девушки нет дома.
Я вышел в переднюю к аппарату, снял трубку и назвал номер. В ожидании ответа я почувствовал, как из черной раковинки заструилось что-то мягкое, теплое, и меня охватило какое-то смутное предощущение неведомо чего. Девушка оказалась дома. И когда в передней фрау Залевски, где со стен на меня глядели кабаньи головы, где пахло жиром, а из кухни доносилось звяканье посуды, будто из потустороннего мира послышался ее низкий, тихий, чуть замедленный, грудной и хрипловатый голос, когда мне почудилось, что она обдумывает и взвешивает каждое слово, мое раздражение и недовольство как рукой сняло.
Я не ограничился расспросами о том, как она вчера доехала, и договорился о встрече послезавтра. Только после этого я повесил трубку, и внезапно меня осенило: не так уж все глупо и бездарно. «С ума сойти!» – подумал я и покачал головой. Потом снова снял трубку и позвонил Кестеру.
