Три счастья - страница 13

– Надо бы их к столбу привязать, – заметил Парнишка.

– Зачем вы охотитесь на наших бизонов? – сурово вопрошал Папа.

Пленники хранили угрюмое молчание.

– Можно, я застрелю зеленого? – спросил Толстик, доставая деревянный пистолет.

– Подожди, – остановил его Вождь. – Лучше всего оставить одного в заложниках, а второго послать сказать Вождю Бледнолицых, чтобы тот в три дня заплатил выкуп.

Но в этот момент, по выражению одного великого писателя, «случилось нечто странное». Послышался звук поворачиваемого ключа, и все племя оказалось запертым в хижине. Секундой позже в окне появилось ужасное лицо, сплошь покрытое грязью и травой, свисавшей из-под маленькой кепки. Жуткая фигура исполнила танец победы, а потом нагнулась и подожгла сложенные у окна бумагу и стружку.

– О боги! – вскричал Вождь. – Это же Желтая Змея, свирепый вождь Красноносых!

Снаружи разгоралось пламя и поднимался дым. Все было задумано и исполнено просто великолепно и совершенно безопасно, но оказалось чересчур для маленьких воинов. Повернулся ключ, дверь отворилась, и двое рыдающих малышей упали в объятия стоявшей на коленях леди Солнышка. Красный Бизон и Черный Медведь изо всех сил выдерживали характер.

– Я не испугался, пап, – заявил Парнишка, хотя и заметно побледнел.

– Я тоже нет! – крикнул Толстик, пулей вылетая из сарая.

– Мы запрем пленников без пищи и воды, а наутро созовем военный совет, чтобы решить, что с ними делать дальше, – объявил Вождь. – Сегодня мы сделали достаточно.

– И вправду, на сегодня достаточно, – согласилась леди Солнышко, успокаивая плакавших малюток.

– Вот так всегда бывает! – в сердцах воскликнул Толстик. – Всяким скво не место на тропе войны!

– Да ладно тебе, здорово ведь в индейцев поиграли, – примирительно сказал Парнишка, и тут раздавшийся из дома звонок позвал всех их к вечернему чаю.

В гостях у вождя. Старинная гравюра

Софи Андерсон. Оставлена дома

Как известно каждому неравнодушному и обладающему кое-каким опытом родителю, существует великое множество видов и способов детского непослушания. Что касается нашего трио, различия в озорничании весьма явственны. Парнишка озорничал довольно редко, но если он находился в шкодливом расположении духа, то справиться с ним было не так-то просто. Толстик, напротив, проказничал хладнокровно и расчетливо, всем своим существом демонстрируя, что, мол, «я сейчас буду шалить», и это могло кончиться легкими телесными наказаниями. Крошка отбивалась от рук нечасто, но если уж в нее вселялся мятежный дух, то он как бы кричал «мне все равно, а вот запущу-ка я тапочками в потолок», и обуздать его не представлялось возможным. Вот поэтому вконец расстроенной леди Солнышко и тайком ухмыляющемуся Папе оставалось лишь ждать, пока сей демон уймется сам.

Все вышеизложенное необходимо для того, чтобы понять, почему Толстик не на шутку расшалился в тот памятный день. Во-первых, его постигло разочарование, а когда это случалось, он обычно давал выход своим чувствам. «Крушение надежд» состояло в том, что Папа, будучи в слишком благодушном настроении, недвусмысленно дал понять, что совсем скоро все племя обязательно соберется во мраке ночи и дотла сожжет коттедж кучера, одновременно обрушив град стрел на окна и двери этого презренного строения. Толстик со всей серьезностью заготовил пучки соломы и ждал команды. Однако ему пришлось объяснять, что Папа несколько «переборщил» со стратегическим планированием и что закон со свойственной ему косностью и непомерной суровостью решительно препятствует подобного рода забавам.

Во-вторых, накануне случилось нечто, что вызвало у него настоящее нервное потрясение. Это была трагедия в трех действиях. В первом акте Толстик обнаружил осиное гнездо и разворошил его. Во втором – обитатели гнезда засекли Толстика и нанесли ответный удар. В третьем – апофеозом трагизма явилась ария Толстика, которая была слышна по всей округе, поскольку он обладал голосом, производившим невиданную доселе плотность крика и воплей на квадратный метр. Так что, возможно, после этого происшествия у него и могли появиться какие-то оправдания своему озорству.