- Ты любишь куриный зад? - дивится она. - А ты знаешь, что человек есть то, что он ест.
Уж коли мотануло в гастрономию, то едовые вкусы у нас с ней тоже разные. Она любит стэйки, бюргеры, сэндвичи, пепси и прочую американу плюс обжигающе острые мексиканские блюда. Я же, за неимением в этой пустыне европейской кухни, выискиваю китайские рестораны. Да и с курицей разнобой: она конечно, предпочитает сухое белое мясо сочной ножке и нежному крылышку. Не говоря уже про упомянутую попку. А Лео - тот и вовсе признает курицу только в виде "наггет", как в придорожных забегаловках типа Макдоналдс или Бюргер Кинг. Правда, пришлись по душе два шедевра русского кондитерского искусства: ему - польская "коровка", ей - "птичье молоко" с Брайтона. И на том спасибо.
Мы ночуем в кемпграундах, но в Санта-Фе, где моя невестка родилась двадцать семь лет назад и где теперь настоящий художественный ренессанс, галерей и художников больше и разновидней, чем у нас в Сохо, гостим у ее детсадовской подружки, а та как раз справляет день рождения. Приятно удивлен: компания состоит из двух дюжин девиц той возрастной категории, которая мне подходит - от двадцати до бесконечности. Конкурентов - один Лео. Других мужчин на парти нет. Происходит это через пару дней после дикого разговора о пенисе. Вот теперь я и смогу ответить - скорее моей въедливой невестке, чем внуку.
Произвожу строгий отбор и задерживаюсь на вдумчивой такой девушке возраста моей невестки, но иного, похоже, душевного замеса. Да и внешность не взрослой женщины, а нечто девичье, такое ломко подростковое. Вот бы такую невестку вместо моей! Фамилия, правда, странная - Вайагра. Уже одно это должно было насторожить, но я как-то расслабился, выпив пару рюмок и усыпив инстинкт. Называю свое имя и, дабы облегчить усвоение, упоминаю знаменитых тезок: Ленин, Набоков. Не внемлет, зато выдает мне еще одного соименника: Владимир Горовиц.
Работает в галерее и сама что-то лепит из глины. Сюда перебралась из Бостона: почти соседи. Я рассказываю о впечатлениях от здешних музеев, где Лео, едва завидев рождественское креше или Nuestra Seсora, нежно шепчет: "Baby Jesus", а я побалдел от индейско-испанской картины, где Христос говорит Смерти:
- Смерть, я твоя смерть.
Болтаем будто век знакомы, есть шанс на успех, хоть меня и смущают насмешливые взгляды невестки. Клею незнакомку ей назло. Если бы сказала заранее!
К нам подваливает мужеподобная девица, которой я по плечо, и вклинивается в разговор, прерывая его сексуальный подтекст. Я пытаюсь избавиться от третьего лишнего, пока до меня не доходит, что третий лишний здесь я, и обоеполая гигантша - трахаль приглянувшейся мне красотки. Разом протрезвев, оглядываюсь: вечеринка лесбочек, хоть бы одну универсалочку! Злюсь на невестку, что не предупредила, а она дивится, как же я сам не разобрался в гей-компании.
Очередной, полагаю, розыгрыш.
- Ты так и не ответил Лео, есть ли у тебя пенис, - ехидно напоминает она, когда я уже успел позабыть про его вопрос.
- У него нездоровый интерес к этой теме.
- Наоборот, здоровый. Он знает названия всех частей тела, включая гениталии.
- Но спрашивает про пенис, а не про живот.
- А что про живот спрашивать - он и так у тебя торчит.
- Но не так, как у тебя! - помалкиваю я.
Живот у нее растет не по дням, а по часам. Ничего не могу с собой поделать: будучи женолюбом, беременность считаю неэстетичной, живот уродством. Она и так не мелкой породы - высокая, широкостная, но с животом производит впечатление колоссальное, будто не человек, а инопланетянин неизвестно какого роду-племени. Особенно в Белой пустыне - огромная женщина, устрашающе выпятив восьмимесячное пузо, уходит в слепящие, как снег на солнце, пески и вот исчезает за холмом. Поругалась с Лео, а заодно со мной что взял его сторону в их разборке. Точнее - драке: он пихнул ее ногой в живот, она ему сдачи и требует, чтобы просил прощения. "Maybe not", - выдает Лео свою вежливую формулу отказа наотрез. То есть ни в какую. Рев уж не знаю чей. Обоюдный. "Мама осталась в Ситке", - выпаливает Лео самое для нее обидное. Я - ей: в принципе ты права, но ребенок устал в дороге, ему всего два с небольшим. Она - мне: не суйся, а сколько ему, помню и без тебя. И канула в этих проклятых белых песках с натуральной примесью гипса, оставив нас в рамаде - крыша на четырех столбах, единственное здесь укрытие от невыносимого солнца. "Ты любишь быть один, я - тоже", - ее последняя фраза. Извелся в волнениях, учитывая, что потеряться здесь, в сплошной слепящей белизне холмов, запросто и небеременной твари. Возвращаясь из снежного пекла, приметили в окружении копов сидящего на корточках щуплого мексиканца в наручниках - их вылавливают в песках, где они прячутся, перейдя нелегально границу.
