За провинности, которые казались Баррету крупными, он неизменно приказывал высечь либо отправить в карцер, а иногда назначал и то и другое.
С его лёгкой руки большинство охранников сменили обычную ремённую плётку на такой же тростниковый прут. Внешне «хлесталка» выглядела не таким грозным оружием, но на самом деле была страшнее плети. Плеть оставляла на коже длинные багровые полосы, часто рассекала её и вызывала сильные кровотечения. Пользуясь этим, многие заключённые после наказания обращались к врачу и получали на несколько дней освобождение от работы, потому что израненная спина могла воспалиться, а заражение надолго вывело бы работника из строя. От удара «хлесталкой» на спине оставался лишь тёмный кровоподтёк. От нескольких ударов спина распухала и болела невыносимо, болела сильнее и дольше, чем после наказания плетью, а между тем крови не было, или почти не было, стало быть, не было и повода отдохнуть от работы. Врач мазал кровоподтёки какой-то мазью, иногда давал болеутоляющее, которое помогало только людям с сильным воображением, и советовал во время работы обязательно прикрывать спину от солнца...
Каторжники придумали прозвище для Хью Баррета. Они называли его «вампиром». Действительно, патологическая натура сержанта, необъяснимая жажда чужих страданий, придавали ему сходство с мрачной нежитью. Казалось, он постоянно ищет, кого бы помучить. А ещё ему нравилось, когда перед ним трепетали и заискивали. Некоторых каторжников он приучил доносить ему на других, и это вызывало немало ссор в лагере, а ссоры были «золотым дном» для Баррета: он всегда искал виновного в драке и непременно его наказывал.
Вторым пугалом Пертской каторги уже давно стал молодой солдат Джим Фридли. Это был парень гигантского роста, сильный, как пара быков. В обычном состоянии он был добродушен и ленив, едва отзывался на своё имя, а заключённых совершенно не замечал. Но весь ужас заключался в том, что Фридли хотя бы раз в неделю обязательно напивался, а пьяный делался невменяем и кровожаден не меньше Баррета. Его широкое толстое лицо наливалось чудовищной злобой, глаза делались дикими, безумными, и в тёмной его душе появлялась неутолимая жажда убийства. В таком состоянии Фридли обычно носился по лагерю поздним вечером с обнажённым тесаком или с револьвером и искал себе жертву. Бывало, он врывался в лачужки, и обитателей спасало только его неумение развернуться на узком пространстве — они успевали проскользнуть к выходу, покуда он всматривался, нацеливаясь кого-нибудь ударить или пристрелить. Однажды он выстрелил в какого-то солдата, и пуля оцарапала тому руку. Фридли спасло только отсутствие в лагере Гилмора — тот был в отпуске. Лойд же, узнав, что пострадавший согласился простить покушавшегося (не бескорыстно, но этого полковник не уточнял), поступил точно по уставу, то есть подверг нарушителя аресту на несколько дней и лишил его месячного жалованья. Расстроенный Джим недели три вовсе не пил, но потом всё началось сначала.
Прочие солдаты и офицеры охраны были вполне обычные люди и ничем не отличались от других солдат и офицеров, разве только тем, что в силу обстоятельств несли службу на каторге...
Лачужки заключённых, выстроенные неровными улочками в центральной части лагеря, были примитивными и утлыми сооружениями из толстых и тонких палок, крытые чем попало — обрезками досок, обрывками парусины, сухой травой, ветками, кусками древесной коры. Некогда здесь стояли общие бараки, каждый на сто с лишним человек, но лет за двадцать до описываемых событий произошёл большой пожар, и все деревянные строения начисто сгорели. При этом погибли и более сотни каторжников — в то время их на ночь приковывали к койкам. После этого приковывать перестали, да и железные койки сменились деревянными лежанками, а вместо бараков уцелевшие заключённые за несколько дней соорудили несколько десятков лачужек. Впоследствии решено было так всё и оставить — во-первых, на строительство новых бараков пришлось бы искать деньги, а во-вторых — начальство решило больше не селить заключённых в большие общие помещения. В прежние бараки охранники побаивались заходить: никогда ведь не знаешь, что за сюрприз найдётся у этих разбойников — сумели ведь большинство из них освободиться от цепей и выскочить из бараков во время пожара — охрана их не спасала — сами справились, а значит, у них нашлись напильники, может, и ещё что?.. Словом, нынешняя обособленность каторжников была на руку начальству — обособленность отдаляла их друг от друга, а охране проще было, в случае чего, устраивать обыски либо палками выгонять на работу тех, кто пытался от неё уклониться, скажем, прикидываясь больным.
