- Гарри, пойдем с нами к Хагриду, - то и дело приглашали Рон и Гермиона, но мальчик под разными предлогами отказывался. Гораздо больше ему нравилось сидеть на все том же окне Астрономической башни, вздрагивая не то в страхе, не то в надежде всякий раз, когда отворялась дверь в комнатку. Мысли Гарри то и дело возвращались к загадочному блондину, но ни тот, ни он сам не говорили ни с кем об этом - если не считать единственного случая у Драко с Блейзом.
Малфой же страдал от неприятия своих новых - или хорошо скрытых старых?.. - чувств и прежнего отношения к Поттеру. Ведь поначалу он так завидовал гриффиндорцу - у того было все, чего не хватало Драко: то, что в квиддиче Малфой достигал упорным трудом и утомительными тренировками - Поттер брал талантом, уводя победу прямо из-под носа слизеринца; Золотому Мальчику все сходило с рук, в то время как «змеиный факультет» защищал только профессор Снейп; Гарри, как казалось Малфою, незаслуженно был всеобщим любимчиком, занимал то место, которое по праву должно было принадлежать неотразимому Серебряному Принцу. Этот выскочка опережал Малфоя во всем, но слизеринец простил бы ему это, как равному, если бы Поттер не оттолкнул его, - и теперь не вызывал других чувств, кроме ярости и черной зависти...
Именно такие эмоции боролись за первенство в сердце белокурого мальчишки-второгодки. Но время шло, и ненависть к Гарри начала переплетаться с неизвестно когда пустившим корни в душе Драко восхищением. Малфой исподволь наблюдал за гриффиндорцем, но никому не признался бы, что хочет быть похожим на него, что примеряет все свои действия соответственно поведению Поттера, - и в конце концов, видя, что тот все равно не оценил, - делает совершенно противоположное.
И только после смерти Седрика Диггори Драко осознает, что быть на месте Гарри не так уж приятно - и в нем опять просыпается жгучее желание стать если не другом Поттеру, то хотя бы поддержкой. И снова Малфой совершает ту же ошибку, что и на первом курсе: пытаясь заполучить расположение Гарри, он хочет избавиться от конкурентов - друзей гриффиндорца, унижая их в его присутствии... и добиваясь в результате того, что вся компания теряет терпение и награждает его, Крэбба и Гойла «букетом» цветистых несочетаемых проклятий...
Гарри ничего не понимал и, видимо, считал, что из лексикона Малфоя можно смело исключить такие слова как «дружба» и «любовь», потому что «хорек» не знает их значения...
Горечь обиды постепенно переплавилась в постоянную тягучую тоску, разрушающую душу Малфоя, заставляющую его провоцировать Гарри уже не просто на словесные перепалки - на драки. Это стало единственным способом напомнить о своем существовании. Как ему нравилось выводить гриффиндорца из равновесия настолько, что тот, такой «святой» и правильный, уже не отличался от самого Драко - может, и правда, что Распределяющая Шляпа чуть не отправила мальчишку в Слизерин?.. И только в такие моменты внимание Гарри всецело принадлежало ему одному, пусть даже лицо Поттера было перекошено от гнева, а глаза метали молнии - это были чистые, неподдельные эмоции, словно плата после долгого игнорирования.
И вот, наконец, на полуночной дуэли Малфой увидел в этих глазах то, о чем мечтал так давно - новое свечение, никогда не предназначавшееся ему прежде. И растерялся...
Погруженный в свои мысли, Драко не заметил, что его черный филин уже несколько секунд кружится над столом, пока птица наконец не уселась рядом со стаканом тыквенного сока, не зацепив его (это же не сова Уизли!), и не ухватила хозяина за палец (ЭТО ХУЖЕ СОВЫ УИЗЛИ!!!). Драко вскрикнул.
- Невоспитанное создание! Что это у тебя?
К лапке возмущенно ухающего филина был привязан довольно объемистый конверт с печатью дома Малфоев. Слизеринец удивился: родители никогда не отправляли ему писем. Присылали подарки, сладости, новые книги, но писем не писали никогда. А маленькому Драко так хотелось услышать похвалу отца или прочитать от матери пожелание приятных праздников - но это было слабостью, недостойной Малфоев, и мальчик быстро привык, что никогда не увидит адресованного ему листка бумаги, исписанного каллиграфическим почерком отца или миниатюрными буковками матери.
