– Фу, какая мерзость, – заявила Анна Ивановна, автор сборника стихов и одного романа.
– Кому-то может нравиться. – Серафима терпимее сестры.
Петр Петрович, хорошо знавший свой предмет – гинекологию, и изучавший сексологию, молчит. Он мог бы сказать, что нормы нравственности меняются от века к веку. Что, к примеру, наряд Серафимы в XVIII веке вызвал бы шок у публики. Или песенка на стихи Окуджавы: «За что ж вы Ваньку-то Морозова? Ведь он ни в чем не виноват. Она сама его морочила, а он ни в чем не виноват. Он в старый цирк ходил на площади и там циркачку полюбил. Ему чего-нибудь попроще бы, а он циркачку полюбил».
Да за такое, пропетое где-нибудь на площади Мадрида «Plaza de la Puerta del Sol», с ходу отволокли в инквизицию.
– Почему вы молчите, милый доктор? – спрашивает Анна Ивановна, месяц назад проходившая обследование у Петра Петровича и помнящая до сих пор неудобство позы в кресле гинеколога. «Фи, как неудобно»…
– Я придерживаюсь того мнения, что человек сам выбирает то, что ему читать, смотреть или слушать. Я прохожу мимо зала, где вывешены картины абстракционистов.
– Даже если там картины Пикассо? – мило возмущается «изыск».
– Даже если там висит сама «Герника», – спокойно отвечает Петр Петрович.
– Уважаю, – резво вступает «искус».
– Скажи еще respect, – презрительно морщит носик «изыск».
– Скажу уважуха. Надо жить в ногу со временем. Абстракционизм – век прошлый. Теперь в моде инсталляции. Правда, Петр Петрович? – «искус» ищет поддержки у Петра Петровича.
– Неправда, Серафима Ивановна. Я приверженец консерватизма во всем. Умеренного консерватизма. А ваши инсталляции не более чем выставленная на просмотр свалка.
В окно забарабанил дождь. Звуки мегаполиса микшировались, и стало слышно, как за стеной музыкант играл на рояле концерт для фортепьяно ля минор с оркестром Эдварда Грига без оркестра.
– Первый раз слышу, чтобы так играли, – индифферентно заметил Петр Петрович.
– Он репетирует так.
– Я могу ему помочь, – искренне говорит врач гинеколог.
– Он мужчина, – резонно замечает «изыск». Вы уже привыкли к тому, что Анну Ивановну мы называем «изыском», а сестру её Серафиму Ивановну «искусом»?
– Анна, ты думаешь, кто-то понял, для чего ты уточнила пол нашего соседа? – Серафима язвит. Соперничество «искуса» и «изыска».
– Сударыни, вы подумали не о том. – В тот же миг «искус» и «изыск» зарделись лицами. И в Анне и в Серафиме сохранилась ребячья непосредственность. – Я мог предложить вашему соседу запись оркестрового сопровождения концерта для фортепьяно ля минор с оркестром Эдварда Грига.
«Искус» и «изыск» открыли рот от удивления – он знает Грига.
– Пойдемте сейчас, – Серафиме невтерпеж.
– Зачем? – задает вопрос Петр Петрович. – У меня запись дома.
В какой-то момент показалось, что он пригласит сестер к себе.
Звуки рояли стихли. Нормальные люди готовятся ко сну. Моют руки и лицо. Чистят зубы. У кого кровоточат десны, употребляют пасту из рекламы – Лакалут Актив. Отдельные чистоплотные личности встают под душ.
Дождь перестал атаковать стекла окон. Городские шумы ушли куда-то вдаль.
Петр Петрович вышел из дома по улице Робеспьера ровно в полночь. «Искус» и «изыск» смотрели на него в окно.
– Бессердечно было выставлять его на улицу в столь поздний час, – тихо говорит Серафима.
– Серафима! Тебе напомнить случай, который произошел летом?
«Искус» замахала руками.
– Какая ты! Это нечестно напоминать мне тот несчастный случай.
Сестры говорят о случае, который произошел в июле. Анна Ивановна уехала в поселок Комарово на неделю. Там известный престарелый писатель проводил семинар с молодыми и подающими надежды поэтессами и писательницами. В то время, когда старшая сестра постигала тайны стихосложения и секреты композиции романа, младшенькая наслаждалась свободой. Она, подобно некоторым малым странам, неожиданно и не по собственной воле получивших суверенитет, устроила в квартире нечто вроде клуба – заходи, не пожалеешь.
Бурная энергия Серафимы требовала выхода. За пять рабочих дней у неё в гостях побывали:
а) Молодой филолог-неудачник. Его Серафима согрела своим вниманием и теплом;
