– Вёдра сынок утопил. Гадом буду. Чем воду таскать?
Не ведает он, что соседка его Федора все это время наблюдала за происходящим из окна своей избы.
Севка уходил на реку с вёдрами, а вернулись они без них. Оцинкованные вёдра это вещь. По-хозяйски рассуждает она и начинает надевать плисовую кофту. А вдруг её увидит сосед Федул. Видела же соседка, в каком состоянии вернулась домой его жена. Вёдра её тоже интересуют, но и о жизни надо подумать. А то что? Все огород да корова. Редко сходит в лес, и то по грибы или ягоды. А чтобы так просто, для любви, так хрен в руку. Она бы и в руку бы с удовольствием, но кто даст-то?
– Что сын, что мать – одна порода.
Знал бы, что порода-то от отца его так и прет. Ушел неделю назад в лес, и где его черти носят. Федулу нет заботы, как его отец в один в лесу с краюхой хлеба. Все же не малец он: весной стукнуло пятьдесят четыре года.
– Надо идти на реку. Могёт быть вёдра там.
Так сошлись планы мужика и бабы на вёдрах, которым на базаре цена целковый.
– Ой, Федул, а я гляжу, чего это ты свого сына на плечах носишь. Неужто малец напился так? С утра-то.
– Цыц, стерва, не твово ума дело. Если нёс, значит так надо. А ты куда это так вырядилась? Поди, сёдни среда, а не суббота.
– А ты, мужик, тоже с утра не трезв. Все на сенокос ушли, а вы, как не родные, баню затеяли и пьете с утра.
– Молчи, баба. Ты кто? Поп? Агитатор?
Обиделась соседка; агитатором сосед обозвал.
– Сам ты агитатор.
Развернулась и пошла, словно пава в сторону реки.
Вот ведь баба, с восхищением подумал Федул, и пошел за ней.
Интересно, кто из них споткнется на той гнилой ступеньке? Ветер стих, и река внизу текла медленно, водной гладью отблескивая солнечными лучами. Поле на том берегу зеленело и были видны люди, косящие траву.
– Слышь, Федора! А кто тебе сена заготовит?
– Ты и покосишь. Или нет?
Не оборачиваясь, говорит соседка и смеётся своим завлекающим смехом.
– А ху-ху на хе-хе не хочешь?
Федул тоже смеётся.
– Хочу. Чего ждешь? Вон кустики.
Село, одним словом.
Подошли к лестнице.
– Ты что же тоже к реке навострился идти?
– Я-то, да. А тебе чего там надо?
Тут на мужика напала такая злоба, что зубами заскрежетал он. Какого хрена она лезет в его дела. Бабье место у печи. Подступил к ней вплотную – и дохнуло на него чем-то жутко сладким. Не в том смысле, что сладко как сахар, а в том, что сладки губы бабы.
– Задушишь, дурак. А народ увидит? А как твоей жене скажут, что ты со мной целуешься?
– Задушу и в реке утоплю.
Сцепившись в тугой узел, мужик и баба упали в сторону от лесенки, ведущей вниз, к реке.
Только птицы всполошились, и стали кружить над кустами. Да пастух, что пас коров недалеко, услышал стоны и охи.
– Бога на них нет. Сношаются где попало.
И погнал стадо подальше. Нечего скотине слушать эту похабщину.
Прошло минут тридцать. Птицы успокоились, ветви кустов перестали трястись и стоны прекратись. Только из-за реки доносилась песня. Хриплый мужской голос выводил:
– Прощайте, скалистые горы, на подвиг Отчизна зовет…
– Вишь, как Мишка выводит. Значит, накосил травы на всю зиму.
– А у Мишки хрен толще?
– Кто о чем, а вшивый о бане. Не в толщине дело, дурак.
– Пошла ты.
Обиделся Федул и ни с того ни с сего заехал ладонью по щеке Федоры.
– Ага, – радостно отвечала она на удар, – бьешь, значит любишь.
Село! А церковь снесли. Бога позабыли.
До речки они не дошли, опять подул ветер, и с неба начало накрапывать.
Пока Федул ходил к реке за вёдрами, его жена и её сын успели проснуться.
– Мать, чего это со мной?
– А что?
– Ног не чувствую.
– А ты потри их: затекли, наверное. У меня так бывает. Кровь застоялась.
Сын в плач. Воет и слёзы по щекам размазывает.
А у женщины голова гудит и тошнит её. Верные признаки сотрясения мозга. Беда. Но, как говорится: пришла беда – отворяй ворота.
Уходя из дома, Федул искурил самокрутку. И все бы было ничего, но газета, из которой он её скрутил, иссохла так, что ломалась. Покурил и по давней привычке не выбросил окурок в ведро или хотя бы в окно, а положил на подоконник у занавески. Она тоже солнцем выжжена. Тлел, тлел окурок и поджог ткань, а она уж вспыхнула.
