— Я уж и не помню, но, по-моему, у какого-то знакомого. Оно такое двухствольное. Я вообще-то не разбираюсь в этом, так что вы меня сильно не ругайте. А что ему теперь за это будет?
— Ничего страшного, Анастасия Львовна, — Гусев снова улыбнулся, но потом, видимо, что-то вспомнил свое и сдвинул брови. — Однако наказать его могут определенно.
— И очень серьезное будет наказание? — замерла Настенька.
— Разумеется. Могут оштрафовать, а то и вообще конфисковать оружие, если, например, он без лицензии убил кабана или лося.
— Что вы, что вы! — обрадовалась искренне Настенька. — Я письмо это сочинила знаете после чего?
— Нет, не знаю, расскажите, пожалуйста, — попросил Гусев.
— В общем так. Однажды, несколько недель назад, он собрался, как мне сам сказал, на охоту. А вернулся на другой день. У них охота такая была, с ночевкой. Только вернулся он к вечеру и без всякой добычи. Но, как бы вам это сказать? Словом, подшофе.
— Понимаю, понимаю, — сочувственно кивнул Гусев. — К сожалению, это бывает. Ну а дальше? Вы стали его ругать?
— Вот именно! — почти засмеялась Настенька. Этот молодой человек ей положительно нравился. Такой вежливый, такой догадливый, так внимательно слушает. — Я стала его ругать, но, разумеется, вежливо. Как я это умею. А потом беру ружье, а от него даже ничем не пахнет. Знаете, я слышала или читала, что если из ружья стреляют, то потом от него пахнуть должно чем-то. А, вспомнила — порохом. А тут ничем не пахнет. Представляете? И главное, что я тогда вспомнила: у мужа моего ведь и патронов не было. Спрашивается, как же и чем он тогда на этой охоте из ружья стрелял?
— И вы подумали, что он был где угодно, только не на охоте?
— Ой, правильно, ну, совершенно правильно! — Настенька улыбнулась, но тут же прищурилась и плотно поджала яркие губы.
Гусев тоже почему-то нахмурился и сказал:
— Извините, я, может, чем-то обидел вас?
— Ну что вы, Анатолий Константинович, — Настенька глубоко вздохнула. — К сожалению, вы правы. Мне тогда показалось, что мой супруг был не на охоте. В общем, вы меня понимаете?
— Да, Анастасия Львовна, я вас так понимаю. Но, простите меня ради бога, мне что-то с трудом верится, что ваш супруг мог позволить себе нечто подобное. Вы такая, еще раз извините, я совсем не умею говорить комплименты, но вы такая обаятельная. У вашего супруга просто нет головы.
— Я ему так и сказала. Мы не очень давно женаты, всего четыре года, он всегда носил меня на руках, поверьте, он это может. И вдруг этот случай.
— Видимо, Анастасия Львовна, ваш супруг избалован вниманием женщин и совсем забыл о поговорке: что имеем — не храним, а потерявши — плачем.
— Вы абсолютно правы, Анатолий Константинович. Особенно насчет женщин. У него практически нет пациентов мужчин. Они почему-то все стремятся попасть ко мне.
— Это естественно. Я бы к вам в первую очередь записался.
— Я не возражаю. Так вот, а к нему — одни женщины. Я бы не сказала, что сплошные красавицы. — Настенька снисходительно приподняла и опустила плечо и вдруг вспомнила ту пациентку, которая вчера так нагло, так требовательно спрашивала ее мужа, вспомнила, как отец, этот умудренный жизнью человек, на полном серьезе сказал ей: «А вдруг у них шуры-муры?» — и волна ненависти, дремавшая в груди, захлестнула ее:
— И знаете, Анатолий Константинович, ведь есть такие нахалки, которые откровенно пытаются разрушить семейную жизнь. Это просто кошмар! Особенно одна дамочка. И ничего-то у нее не болит, зубы нормальные, так, я ей несколько раз только камни убирала, так она пялит на мужа глаза. Сначала такая скромненькая, ну, просто посмотреть не на что было. А как заметила, что Зайцев ей вдруг улыбаться начал, так и зачастила.
— Ну, вы напрасно так подозрительны, — Гусев укоризненно покачал головой и, посмотрев на часы, на глазах у Настеньки написал на ее письмо крупно и разборчиво: «В архив», поставил дату, подпись и положил письмо в полураскрытый потертый портфель, стоявший у стула. Настенька поняла, что самое страшное позади, что аудиенция кончается. Но почему-то медлила встать. Ей захотелось вдруг рассказать, обязательно рассказать этому молодому человеку о той дуре с машиностроительного завода. В конце концов, и ее можно вызвать в этот же кабинет и приструнить, чтобы не разрушала здоровую советскую семью.
