Панкратов и Матвеев вышли из кабинета.
Алексеев проводил их задумчивым взглядом, вернулся к широкому рабочему столу, нажал кнопку:
— Лидия Константиновна, Кабанов не вернулся?
— Минут пять назад, Михаил Павлович.
— Спасибо, — Алексеев поднял трубку телефона и набрал домашний номер. — Алло, Валя, это я. Ну, как там, положили? Так. Какой этаж и номер палаты? Погоди, запишу в календаре. Понятно, второй этаж, четвертая палата. Они с собой все взяли, ничего дополнительно не надо? Ты не расстраивайся, Валя, я вечерком после работы заеду к ним, навещу. Ну, будь здорова, — он положил трубку.
19
За минувшую неделю Евгений Александрович Зайцев так устал, что вчера, просмотрев аккуратные записи и подсчитав доходы: получалась тысяча четыреста рублей, — решил, что сегодня имеет полное право на один вечер отдыха.
Вернувшись с работы вместе с Настенькой, он, не говоря ей ни слова, включил «Шарп» с записью концерта Ивана Реброва, приготовил бутерброды, распечатал коробку шоколадных конфет, достал из серванта предпоследнюю коробку «Камю», налил себе и вопросительно посмотрел на жену.
— За что пьем? — спросила Настенька, стоя перед ним.
— За мечту.
— Глупый тост, — Настенька сморщила носик, неохотно откусила шоколадную конфету и положила ее на поднос.
Евгений Александрович сделал вид, что не расслышал определение своего тоста, прикрыл глаза и стал подтягивать певцу, кассету с записью концерта которого подарил Вернер Штольц:
— Ямщик, не гони лошадей!
Ах, Вернер, Вернер! Знал бы ты, какую радость доставил своим приглашением и своим гостеприимством. Это хорошо, что скоро ты приезжаешь в Москву. Ты, Вернер, неглупый мужик, хоть и немец, я помню, как загорелись твои светлые глазки, когда ты увидел патрончики. Ничего-ничего, я посмотрю на тебя в Москве, когда ты увидишь два десятка патрончиков. Хватило бы у тебя долларов. Интересных таких, необычных зеленых бумажек, перед которыми открываются любые двери любых магазинов и баров. Их много, этих дверей, правда не здесь, в России. Но какая разница? Важно, что эти двери существуют. Так что, Вернер, готовь доллары! А мы спешить не будем, мы еще не до конца выкачали магаданскую вдовушку.
— Ямщик, не гони лошадей!
— Шаляпин? — лениво спросила жена, у которой при всех ее прочих достоинствах не было даже намека на музыкальный слух.
— Иван Ребров, живет в ФРГ.
— Почему? Эмигрант?
— Понятия не имею. Мне политика до фонаря, я беспартийный. Я, может, в б-бога верую, как отец. А господь п-помогает мне, рабу своему Евгению, в личной жизни. Еще х-хочешь? А я выпью.
— Ты разве сегодня работать не будешь? — удивилась Настенька.
— Пардон, если нарушил твои п-планы, но я сегодня отдыхаю. Могу я позволить себе т-такую роскошь?
— Пожалуйста, только я к Зое собиралась.
— Перезимует твоя Зоя, д-дома побудешь. В кои-то веки муж рядом.
— Могу и дома, — равнодушно согласилась Настенька.
Пощечину, полученную от Евгения Александровича, она не могла ни забыть, ни простить. Обида затмевала здравый смысл. В тот вечер пришел отец, и она разревелась у него на груди. Отец, растерявшийся, дрожащий, когда понял, в чем дело, истерически крикнул:
— Я его изобью!
— Ничего ты с ним не сделаешь, у него ружье есть и даже пистолеты. И физически он сильнее тебя, — Настенька вдруг перестала плакать, глаза ее хищно вспыхнули. — Я ему сама отомщу. Я его напугаю. Он же милиции боится как огня. Это будет гениально!
— Что гениально? — не понял отец.
— Очень даже просто. Я напишу письмо в милицию, что у него есть незарегистрированное ружье. Его тогда вызовут, спросят, так ли это. Он испугается, и деваться ему будет некуда, он все перепишет на меня: и машины, и дачу, и катер. Он мне все отдаст, все!
— А про машину и дачу зачем писать-то? — поморщился отец. — Его же судить могут, а все имущество конфискуют, дура!
— Ты не волнуйся, о подробностях я писать не собираюсь, я так, намекну, что он накупил всего, а со мной не делится. Пусть, пусть его вызовут и припугнут. Он же трусливый, папа, да, ты даже не представляешь, до чего он трусливый. Он тут же приползет ко мне на коленях, сам предложит. Разве я его не изучила?
