Они купались в ледяной речке, ловили вилками огольцов под камнями, собирали маслята в бору, жарили их на костре. А потом он попросил Настеньку повесить на сосне две банки.
— А это еще зачем? — Она брезгливо посмотрела на пустые консервные банки.
— Фокус покажу, — загадочно улыбнулся Евгений Александрович, решив продемонстрировать жене меткость глаза и твердость руки, а заодно показать ей наган.
Она чуть обиженно пожала плечами и неохотно пошла через ручей на тот берег. Когда Настенька подошла к сосне, такая же бронзовая под теплым солнцем, и, повернувшись боком, спросила: «Повыше или пониже?», он крикнул: «Повыше!» и подумал о том, что, если вдруг она изменит ему с кем-то, если это прекрасное тело будет принадлежать не ему, а кому-то другому, он застрелит ее.
Настенька вернулась поскучневшая, вытерлась махровым полотенцем, надела купальник и стала собирать посуду:
— Вода уже совсем холодная. Собираемся, что ли?
— Сейчас, — ответил Евгений Александрович, — успеем. Вот теперь я покажу тебе настоящий фокус, — он шагнул к машине, зачем-то полез под сиденье и достал оттуда наган. Настенька видела такие в кинофильмах о гражданской войне.
— Ух ты, — удивилась она, — как настоящий!
— Вот именно, — Евгений Александрович ласково погладил наган, посмотрел на противоположный берег, прищурился. — Здесь до сосны метров тридцать, так? Теперь смотри, — он картинно заложил одну руку за спину, другой поднял оружие и дважды подряд выстрелил.
Настенька, зажав уши руками, увидела, что обе банки, которые она повесила на маленькие сучки, подпрыгнули и слетели в траву.
— Здорово, молодец! — она захлопала в ладоши. — А можно, я тоже попробую, Женечка?
— Можно, — он вложил наган ей в правую руку, повернул Настеньку к сосновому бору боком и, поддерживая револьвер своей левой рукой, предупредил: — Не спеши нажимать курок, придержи дыхание, целься спокойнее. Давай!
Настенька выстрелила, снова сказала «Ух, ты!», сбегала к соснам и разочарованно вернулась:
— Промазала. А ты здорово стреляешь. Значит, он настоящий?
— Конечно, — Евгений Александрович показал ей маркировку, и Настенька медленно прочитала вслух:
— «Тульский Императора Петра Великого оружейный завод, 1916 год». Смотри-ка, и даже номер есть — 159326. Надо же! Такой старый, а стреляет здорово.
— Да, умели в России делать чудеса. Работает, как часы. А вот немецкий — б-барахло. «Вальтер» сорок второго года. Им даже я стреляю плохо.
— Значит, у тебя еще один есть? А зачем столько?
— Как зачем? Хотя бы для милиции. Таких, как я, она не охраняет.
— Ты любишь мнить о себе как о крупном преступнике.
— Но-но, — нахмурился он, — аккуратней с т-терминами. Я не преступник, а д-деловой человек. Это большая разница. Поняла?
— Поняла. — Настенька вдруг снова стала скучной, и Евгений Александрович даже удивился, как быстро она потеряла интерес к оружию, а потом подумал: женщина, чего с нее взять?!
Собрались быстро. Солнце уже золотило только верхушки сосен, стало прохладнее. Выехали на проселочную дорогу. Настенька молчала.
— Ты что, устала?
— Нет, просто надоело все, скучно.
— Н-не понял. Это тебе скучно? — опешил Евгений Александрович.
— Вот именно. Ну что мы с тобой никуда не ходим и к себе никого не зовем?
— У меня работы много. А ты, пожалуйста, приглашай.
— Я свою работу ненавижу. Неужели тебе не надоело в гнилых зубах ковыряться?
— Может, и надоело, так что из того? Это я умею лучше, чем в-все остальное. И, кажется, неплохо з-зарабатываю. Почему тебе скучно? Чего тебе н-не хватает? Дача — есть, яхта — есть.
— Не яхта, а катер, — возразила она.
— Ну да, к-катер двухпалубный, ну и что? Тряпок полно, видеомагнитофон е-есть. Р-разве этого мало?
— А кто об этом знает? Кто мне завидует? Я же всегда одна, ни подруг, ни друзей.
— П-позволь, а я? — обиделся Евгений Александрович.
— Ты — муж, куда от тебя денешься, хочешь не хочешь — всегда под боком.
— Ах, т-тебе уже надоело? Н-ну сходи, залейся в гости куда-нибудь. Подергайся в так н-называемом танце среди нищих интеллектуалов, которые глушат б-бормотуху, потому что ни на что другое у них в-вечно нет денег, перекинься в покер, а потом заночуй с кем-нибудь. Так, что ли, ты понимаешь веселье? — Евгений Александрович чувствовал, что его понесло, но не мог остановиться.
