— Нет.
— И в чумах не жила?
— Не жила.
— А ещё ненка! — засмеялся мальчишка с поцарапанным носом.
Женька уже хотел дать ему подзатыльник, но девчонка не обиделась, и всё обошлось по-хорошему.
— Я в городе родилась, откуда же мне жить в чуме?
— В чуму, — поправил поцарапанный нос.
— Ой, сколько тут цветов! — вдруг вскрикнула Лена, оглянувшись, бросилась к небольшой лужайке, опустилась на колени и стала быстро рвать лиловые колокольчики и белые ромашки.
Собрав в пять минут целую охапку, она окунула в них лицо — оно сразу заблестело от росы — и засмеялась.
Женьке почему-то стало досадно.
— Да разве это цветы? — сказал он. — Остатки одни… Весной бы приехала — смотреть больно!
— Правда? — удивилась она.
Девчонка поровней уложила в букете цветы.
— А какое тут у вас небо! — неожиданно сказала она, закинув голову.
Небо было самое обыкновенное, и Женьке хотелось поподробней узнать её мнение об их небе.
— Какое? — спросил он.
— Синее-синее! У нас такого никогда не бывает.
— Ну, вот ещё!
— Честное слово! Как стёклышко. Ясное, лёгкое. А я думала, оно везде такое, как у нас.
Женька почесал затылок..
— А сколько тут озёр! Едешь, а они смотрят на тебя, как глаза, огромные глаза великана. Добрые такие и очень смелые.
Ни разу ещё не попадались Женьке такие девчонки. В стойбище их было пять. Они качали люльки, подвешенные на ремнях к шестам, бегали за хворостом, носили с озера вёдра с водой, шили пимы и паницы.[3] Это были свои, привычные девчонки, и он не замечал их; а эта Ленка была странная, не похожая на всех. И небо для неё особое, и обычные озёра кажутся великаньими глазами. А на цветы как налетела! Точно первый раз в жизни видит. И глаза у неё вырезаны как-то мечтательно, грустно, и они очень ясные, доверчивые: наверно, она никогда ещё не обманывала…
В это время из чума вышла жена Ипата, увела Ленку в чум, и Женька не успел даже спросить, надолго ли она приехала, в каком классе учится, страшно ли плыть по морю и что идёт быстрей — оленья упряжка или пароход…
Вдруг его крепко дёрнуло, и он чуть не упал. Тугая петля тынзея захлестнулась на его груди. Женька взвился на дыбы, захоркал по-оленьи и понёсся в тундру: охота продолжалась. Он играл и время от времени поглядывал на чум дяди Ипата: не выйдет ли из чума Ленка, не захочет ли поиграть в их любимую мальчишечью игру?
Другие девчонки вечно строят из палочек крошечные чумики, покрывают их кусочками шкурок, внутри постилают меховые постели и укладывают тряпичных кукол, и никаким криком не докличешься их поиграть в «олени и пастухи». А Ленка может согласиться: она ведь не такая, как другие…
Но она не выходила. Несколько раз Женька нарочно пробежал возле её чума и даже остановился, сделав вид, что потерял что-то. Из чума донёсся Ленкин смех, лёгкий перезвон ложечек о стаканы — чай пьют, говор дяди Ипата, и мальчишка ещё раз пожалел, что она всё сидит в чуме. И даже рассердился на неё за это.
Ночью Женьке приснился шторм: по клокочущему морю плывёт пароход, его швыряет с волны на волну, все пассажиры попрятались внутрь, а Ленка пляшет на палубе. И чем сильней она пляшет, тем резче кренится пароход, и, очевидно, он потонул бы, если б не настало утро и Женька не проснулся бы…
Женька пил чай и думал, что хорошо бы расспросить её про атомный ледокол «Ленин», который недавно спустили на воду, — она, наверно, знает. Но как увидеть Ленку? Почему она упорно сидит в чуме? Или она выходит тогда, когда он сидит в своём? Тысячи раз бывал Женька в жилище дяди Ипата, ничего не стоило сунуть туда голову и сейчас, но всё же было неловко: подумаешь, приехала из города девчонка, а он уже и бежит к ней! Вчера он запросто познакомился и говорил с ней, а сегодня, после всех этих мыслей и сна, в котором она отчаянно плясала на палубе кренящегося парохода, было как-то неловко.
И даже когда приятель Ванька потащил его в Ленкин чум, чтоб узнать, не привезла ли она из города книжки, Женька заупрямился, как необъезженный олень:
— Чего я там не видел?.. Не нужны мне книжки…
И Женька не пошёл. Он вернулся в свой чум, задумчивый и недовольный собой и всем на свете, лёг на шкуры, которые мать ещё не успела скатать, смотрел в мокодан — синее отверстие над головой — и долго-долго думал. Потом мать посылала его за водой, и Женька послушно бегал, и снова валился на шкуры, и смотрел на круглый клочок неба, и думал. Затем взял «Библиотечку оленевода» — книжечку с одной обложкой и четырьмя вставными брошюрками — и стал машинально листать их. Вдруг он чуть не подскочил — так внезапно раздался знакомый голос:
