— Утопия это, Филипп. Техника никогда не заменит человека, — возражает Русов. — Поможет, но не заменит. Конечно, людей в ротах станет меньше, но зато какие это должны быть люди! Сколько они должны знать, чтобы управлять этой техникой! А я согласен со Славиковым и обеими руками за автоматизацию. Пусть то, что делает он, над чем он ломает голову… пусть сейчас не удастся, не найдет себе дороги, но все это не зря, я уверен. Потом пригодится. И мне кажется, ребята, было бы неплохо, если бы Николай как-нибудь, вот так на досуге, рассказал нам о самоследящих системах. Это же наш хлеб.
— Как для кого. Я предпочитаю настоящий, — говорит Бакланов.
Замполит делает знак Кириленко, и они выходят из-за поворота лестницы. Их сразу же замечают, поднимаются.
— Здравствуйте, товарищи!
Маслов опускается на песок:
— Садитесь, садитесь. Вот мы с Кириленко немножко подслушали ваш разговор. Самую малость. В общем, в курсе дела. Так, значит, Славиков утверждает, что станции будут следить за самолетами сами?
— Так точно, имею нахальство утверждать! — сдержанно улыбается Славиков.
Все смеются. Славикову кажется, что замполит станет возражать, а это очень даже интересно. Но старший лейтенант не возражает. Достает папиросы, спрашивает, кто желает закурить. Желающие, конечно, есть. Затягиваясь дымком, говорит:
— Согласен с Русовым: какими бы разумными ни были машины, но что они без человека? Случись что-нибудь, не всякая гениальная машина в самой себе разберется. А человек разберется. А потом, чего не хватает машине? Чего, Бакланов?
— Ясно чего, — отвечает Бакланов. — Морального Духа!
Солдаты смеются. Маслов снимает фуражку, стягивает гимнастерку:
— Почти правильно. В машине нет души, нет того человеческого беспокойства, благодаря которому мы всегда повернуты лицом к трудному, к благородному. Машина не сделает ничего сверх своих тактико-технических данных, ей, к сожалению, не дано право на подвиг, как нам, людям.
— Товарищ старший лейтенант! — подсаживается ближе к Маслову Рогачев, — Вот вы говорите о подвиге…
Рогачев говорил, что ни о каком подвиге сейчас, в мирное время, не может быть и речи. Во всяком случае, он в этом уверен. Вот взять пост 33. Нельзя же назвать солдатскую жизнь на посту, солдатские будни — подвигом.
— Если бы так, все бы давно с орденами ходили! — весело подключился к разговору Бакланов.
— Так уж и все? — поддел Маслов, но Филипп и тут нашелся:
— Ну мне-то, понятно, не дали бы… А вот Ивану — наверняка. И Русову — за доблестное руководство нашим расчетом. И Резо за…
Резо взорвался и перебил Бакланова:
— Думаешь, самый умный, да? Глупость говоришь! Совсем глупость, понимаешь?
— Тише, тише, — успокоил Маслов. — Можно и в споре сохранять спокойствие. Это большое искусство — уметь в споре правильно и вовремя ответить.
— А я не хочу с ним спорить! Пристал, понимаете! — не унимался Резо.
Русов, собиравшийся было сказать Бакланову: «Благодарим за весьма лестную оценку нашего скромного труда», после слов замполита решил промолчать. Кириленко укоризненно заметил:
— Пустобрех ты, Филипп…
— Если говорить без горячки, то, — пожалуй, товарищи ваши правы, что обиделись. Ордена — не повод для острот…
Маслов смотрел на сидящего поодаль Филиппа, но слова его относились не только к Бакланову?
— Юрий Алексеевич Гагарин, говоря о профессии космонавта, привел как-то слова Главного конструктора… Смысл тех слов примерно таков: если, садясь в кресло испытателя, человек подумает, что он идет на подвиг, значит, он не готов к полету в космос. Значит, он не готов к подвигу. Человек, уходя в ответственный полет, идет работать! Для прогресса, для человечества. Работать! Вот что главное. Мастерски выполнять доверенную работу, а слава тебя найдет. Так, кажется, в комсомольской песне поется? А, Кириленко?
— Так…
— А Рогачев согласен?
— Сдаюсь, — засмеялся Рогачев, — Действительно, когда человек совершает подвиг, он не думает об этом… Думает, как бы успеть, как бы лучше…
— Все точно! — соглашается Славиков.
— Ты что там все щелкаешь? — обращается к нему Рогачев. — «Точно», «точно», а сам записывает на маг.
