Речной волк поднимает голову, и Филипп видит редкие седые усы, усталое лицо и проницательные глаза.
— За кормой все чисто?
— У меня? — Филипп на всякий случай делает вид, что не понимает.
— Ну да, у тебя. Образование-то, смотрю, семь классов, трудового стажа тоже нет. Или есть, да не приложил? Вот видишь, нет. И справки номер…
Начкадр подробно объясняет, что должно быть в той справке, но Филипп не дослушивает его до конца.
— В детдом® пять классов окончил. Год был в бегах. Потом в детскую колонию попал. Там шестой и седьмой класс окончил. Они меня в депо устраивают, а я хочу плавать по Волге… Дед был когда-то капитаном буксира.
— Дед? — Начкадр не столько удивился биографии Филиппа — мало ли с какими людьми довелось ему беседовать, — сколько тому, что дед Филиппа был капитаном.
— Бакланов фамилия? — подозрительно, прищуря глаз, спросил начкадр.
— Соломатин он. Материн отец…
— Захар Петрович? — Начкадр пригасил подозрение.
— Да, дед Захар.
— Ну, так бы и сказал… Вот что, парень, справку можешь не приносить, а биографию свою — на вот тебе листок и чернила — изложи. Листа-то, надеюсь, хватит?
— Спасибо. Хватит.
Бакланов почувствовал, что дела его, кажется, налаживаются. Хорошо, кстати, сказал про деда, а то бы дали от ворот поворот…
— А мать-то где?
— Умерла в пятьдесят первом году. Жил у деда Захара, а потом — с дедом несчастье… Может, слышали?
— Знаю, в курсе, — торопливо сказал кадровик. — Ты лиши, пиши, а то я тебя отвлекаю.
Филипп написал. Одну полную страничку, плотным прямым почерком. Отец погиб в конце войны. Он с матерью там, на фронте, и познакомился. У матери четыре боевые медали были… за спасение раненых на поле боя. У отца были ордена. Он имел звание старшего лейтенанта. Медали матери Филипп берег. После гибели деда Захара, уже в детдоме, они у него исчезли, и Филипп даже знал, кто их украл. Был у них в детдоме завхоз Терехин — красномордый, вечно пахнущий винным перегаром мужик. Он пытался выменять те медали, говорил, что ни к чему, мол, они пацану, а для памяти и фотокарточка матери сойдет… Украдут, мол, как у него, фронтовика, в поезде вместе с гимнастеркой украли. Не верил ему Филипп. Конечно, врал Терехин. И как ни соблазнительна была сказочная плата — десять банок тушенки, — не согласился Филипп на обмен… Медали все равно вскоре исчезли…
О медалях и о Терехине Филипп, конечно, не написал в биографии. Не написал и о том, как и где скитался он целый год, за что попал в трудовую колонию…
Через несколько дней его приняли на работу, пожали руку и сказали: «Ну, парень, ты вступил в трудовую жизнь. Неси высоко звание речника. Учись, постигай премудрости нашего дела. Пойдешь к боцману Подопригора на пароход „Жигули“».
Затем — первый рейс по Волге. Утром — драйка палубы, уборка в трюмах. Днем — такелажные работы. Низкое треугольное помещение в носовой части судна. В нем тесно от веревок и канатов, пахнет пенькой, смолой и краской. Из веревок Филипп учился плести маты, кранцы и другие флотские штуковины. Сплести хороший мат — нелегкое дело. Петли ложатся, как нарочно, неровными буграми, с непривычки болят руки. Рядом что-то мастерит боцман Подопригора. Ну и фамилия у этого боцмана! Судя по ней, он должен быть богатырем, вроде Ильи Муромца, а боцман — низкорослый, жилистый, загорелый старикан с выцветшими глазами.
Боцман внимательно следит за успехами ученика. Делает замечания сердитым голосом: «Чижик… Куда ты суешь? Сверьху надо, сверьху. Такой мат и в гальюн не пойдет». Ехидный старикан этот боцман. Ехидный, но добрый.
…Первая зарплата. Друг — Леша Чувашов, или Чуваш, как его зовут. В порту он свой человек — драчун, гитарист, ухажер. Лешка. утверждает: кто не пропьет первую зарплату, долго не проплавает. Утонет, упадет в трюм или попадет под груз.
С Лешкой Филиппу легко. Он ему чем-то напоминает далеких друзей из прошлой беспутной жизни, и невольно вспоминается год бродяжничества, год полной свободы… Но там всегда была опасность быть кем-то схваченным, досаждал голод, а здесь ты сыт, при деле и в то же время сам себе голова — делай что хочешь, ты свободен.
