Отс приводил все новые и новые доводы. Улики смыкались в единую цепь и все полнее раскрывали перед слушателями картину убийства. Хеннинг, как всегда, подтянутый, ни единым жестом не выдавал своего удовлетворения. Майор Луми, старательно рисовавший на листке блокнота квадратики, обиженно думал, что, собственно, не так уж хитро было предполагать, что на одежде преступника должна остаться кровь жертвы. Не столь уж гениальна такая находка... Подумаешь, сообразили: на брюках и рубашке Пауля кровь той же группы, что и у Армильды, а у самого Пауля — иная.
По докладу Отса чувствовалось, что он тщательно обдумал свое выступление.
— Итак, Пауль Арупыльд показал, что он задушил свою жену. Образно выражаясь, против Арупыльда выстроено мощное здание обвинения. Кирпичи этого здания — улики, которые я привел, а фундамент — признание в убийстве. — С этими словами он достал из папки лист бумаги и, обменявшись взглядом с Вески, чуть улыбнулся: — И все же придется подписать постановление немедленно освободить Арупыльда из-под стражи!..
Молчание, вдруг наступившее в кабинете, можно было сравнить только с тишиной, возникающей сразу после неожиданно прекратившейся артиллерийской канонады. Хеннинг покраснел, сорвался было с места, но тут же заставил себя сесть. Через мгновение кабинет загудел, как большой встревоженный улей. Теперь следовало ожидать вопросов.
Вески даже пожалел на мгновение, что доверил Отсу докладывать сегодня об этом деле. Ведь никто, ни один живой человек не знал ничего о событиях, происшедших вчера. Желание сыграть такую шутку пришло к Вески утром, когда полковник отказался его выслушать, но выступать он собирался сам. А тут Отс взмолился: дай ему доложить... Конечно, через полчаса все станет на свое место, но эти полчаса будут такими, что их запомнишь надолго.
Как это ни странно, но Вески, ни на секунду не забывавший, что Арупыльд все еще находится под стражей, сейчас не думал о нем. Арупыльд отошел на второй план. Первое место в его мыслях занимал Хеннинг...
Попытайся капитан проанализировать свои чувства, он прежде всего ощутил бы, как каждую его клеточку пронизывает радость: он, Вески, отмел обвинение от невиновного. Это чувство походило на то, которое испытывает рабочий, разглядывая законченное изделие своих рук — я это сделал!
Взгляд Вески был направлен на Мяэкиви, опустившего глаза к столу и словно пытавшегося что-то прочитать на чистом листе бумаги. Неожиданно и резко полковник вскинул голову. Заговорил он спокойно, не повышая голоса, но каждое слово произносил отчетливо, тщательно отделяя от следующего:
— Если не сумеете доказать свои новые выводы, будете отстранены от следствия... Мы не в игрушки играем. — В голосе зазвучало раздражение, и это, пожалуй, больше всего насторожило Вески, так как полковник отлично умел владеть собой: — Вбили себе в голову чепуху, а теперь нас морочите!.. Понятно?!
Вески побледнел. Ему хотелось крикнуть, что не он вбил себе в голову чепуху, а, наоборот, кое-кто другой увлекся одной линией обвинения. Но привычка к дисциплине взяла свое: Вески встал и глухо заметил, что просит доверять его выводам.
Его перебил Отс:
— Разрешите, товарищ полковник? — Не дожидаясь ответа, Отс продолжал: — И я думал, что капитан Вески ошибается, что он выдает желаемое за действительное. Но факты есть факты. Их надо уметь связать, правильно понять, и тогда вдруг обнаруживаются новые факты, заставляющие делать новые выводы. За пять дней, — голос Отса стал мягким, — за эти пять дней, — повторил он, — я прошел не скажу приятную, но очень полезную школу.
И хмуро молчавший Мяэкиви, и взволнованный Вески переглянулись. По мере того как Отс говорил, лицо полковника все больше разглаживалось и принимало обычное выражение. Он даже снова начал постукивать карандашом.
— Кровь на брюках и на рубашке Пауля, — говорил Отс, — улика. Но послушайте...
Вот Пауль Арупыльд, немного пьяный, возвращается домой от Лунда. На своих руках он только что держал первенца товарища. Его сердце полно нежности к жене — ведь он тоже мечтает о ребенке. На глаза ему попадается записная книжка Армильды. Он машинально перелистывает странички. И вдруг — записка Рудольфа Леппика! Обрушься потолок на голову — Пауль был бы меньше ошеломлен. Жена ему изменяет... Да-да, изменяет, сомнений в этом нет! Услужливая память подсказывает: на прошлой неделе Армильда не ночевала дома, сказала, что была у подруги. Однажды явилась поздно, от нее пахло вином. И в этот-то момент открывается дверь, и в комнату входит Армильда — нарядная, красивая. Опять — подруга... Паулю кажется: она пришла от любовника. Сами собой сжимаются кулаки, глаза застилает туман... и капли крови из разбитых губ жены падают на рубашку, брюки.
