Припас веревку, брезент, мешки, кое-какой инструмент. Ночью по водосточной трубе и выступам в стене; добрался до окна, привязался и стал пилить решетку. Однако за ней оказались ставни, обитые железом.
На следующую ночь принес брусья и с их помощью взломал ставни. Потом наиболее ценное складывал в брезент и сбрасывал вниз. Там перекладывал в мешки, которые прятал в Кремлевской стене за памятником Александру II. В последнюю ночь нашел неподалеку лестницу. Поднял мешки на стену, сбросил на набережную. Тут, ломовой извозчик подвернулся...
— Когда вы совершили эту кражу? — спросил Свитнев.
— В конце января.
— Вы сказали, что все время работали в перчатках. Но на сплюснутой вазе, найденной на месте происшествия, оказались следы ваших пальцев. Объясните, как это получилось?
— Ваза не лезла в мешок. Ну я ее и сдавил. А палец прищемил. Думал, до крови. Вот перчатки и снял, чтобы поглядеть. Присмотрелся к вазе, а она не из золота. Я ее в угол и кинул со зла голыми руками. Потом мне передали, что ваш Ксенафонтов постарался мои следы скрыть. Да, видно, плохо старался.
— А кто еще участвовал вместе с вами в краже?
— Я один управился.
— Но у вас обнаружена лишь часть похищенных ценностей. Где остальные?
— Распродал.
— В ризнице нашли солдатский погон. Кому он принадлежит?
— Не знаю. Я поднял его на улице и машинально сунул в карман. А потом оставил в колокольне, чтобы сбить милицию с толку.
— Понятно. И все же, Полежаев, вы не один грабили патриаршую ризницу, — сказал Свитнев. — У нас есть доказательства, подтверждающие это.
— Я все сделал один, — набычившись, упрямо повторил Полежаев. — Больше от меня ничего не добьетесь.
Его увели. А утром следующего дня дежурный надзиратель доложил, что арестованный Полежаев покончил в тюремной камере жизнь самоубийством.
В тот же день Иван Александрович Свитнев выехал в Москву с материалами следствия.
Группа сотрудников Московской уголовно-розыскной милиции прибыла в Красково на рассвете. С ними был и Свитнев. Посовещавшись, разошлись по улицам в разные стороны. Расспрашивали местных жителей: не поселился ли кто здесь в последние месяцы?
Выслушав Орлова, якобы прибывшего из Питера к своему закадычному дружку, одна из женщин сказала:
— Не у Жбанкова ли дом в аренду он взял? В январе туда въехал. Попов его фамилия. А хозяин к дочери перешел. Вон их домик будет с палисадником.
Жбанков оказался дома. Он охотно описал приметы своего квартиранта и был очень доволен, когда Орлов подтвердил, что это и есть его закадычный дружок.
— Только нету твоего приятеля, уехал. Заявится не раньше как дня через два-три.
Вторично Орлов пришел к Жбанкову вместе с остальными сотрудниками розыска.
— Это что же, все моего квартиранта знакомыми будете? — недоверчиво покосился хозяин.
— Все, — ответил Орлов, предъявив удостоверение работника милиции. — Давно желаем встретиться с ним.
Вместе с хозяином и его дочерью направились к дому, который арендовал Попов.
— О том, кто мы и зачем здесь, никто не должен знать, — предупредил Жбанковых Нефедов.
Вскоре уже составляли опись обнаруженных при обыске драгоценностей из патриаршей ризницы. Нашли их в доме, надворных постройках, в куче мусора.
В ожидании минули сутки, вторые. Как раз на исходе их оказался Семен Пищиков в трактире Кузнецова, где и узнал от скупщиков краденого, что Дмитрий Полежаев живет в Краскове. Не чувствуя под собой ног от радости, он помчался к мистеру Брэдли. При появлении возбужденного репортера тот воскликнул:
— Что случилось, господин Пищиков?!
Не отдышавшись от быстрой ходьбы, Пищиков с трудом выдавил:
— Нашел! Я нашел!
Смакуя каждую деталь, репортер принялся во всех подробностях рассказывать о том, как узнал, где искать Дмитрия... В конце концов было решено, что оба будут ходить по улицам Краскова, встречать на платформе прибывающие поезда. Расспрашивать местных жителей сочли нецелесообразным: можно навлечь на себя подозрение и, чего доброго, угодить в ЧК. Да и Дмитрий не такой профан, чтобы жить под своей фамилией.
Брэдли возбужденно заходил по комнате. Уж он-то сумеет договориться с этим Дмитрием. Скорее бы прошла ночь и наступило завтра!
