Человек с чемоданом оказался ловким. Он точно, расчетливо спрыгнул, метнулся через соседний путь, что называется, перед самым носом встречного поезда.
Тяжело груженные вагоны головокружительно мелькали перед глазами. Их было много. Несколько десятков. И это предрешило исход происшествия в пользу злоумышленника. Когда состав прошел, его и след простыл.
Обескураженный, вконец расстроенный, возвращался Саша в свой вагон мимо пассажиров, которые поняли, что пограничник не сумасшедший и совсем не пьяный, и которые еще более недоумевали: зачем же он так стремительно бежал по узким коридорчикам? И в самом деле — зачем? Какое ему, Попрядухину, дело до плачущей женщины, до ее чемодана, до стриженого человека. Почему именно он пустился в эту погоню? Не ошибусь, если скажу, что эти вопросы задавали многие, узнавшие о случайном эпизоде в поезде. Многие, кроме самого Попрядухина. Александр просто не думал о них. Все, что произошло, было естественно, как естественно желание каждого нормального человека протянуть руку оступившемуся. В конце концов, то, что произошло, вытекало из самой природы характера Попрядухина. Характера человека, которому до всего есть дело, который не мыслит свою жизнь в обывательской заводи, для которого законом стало правило: «Мое — значит наше». Именно благодаря беспокойному характеру судьба бывшего пограничника на третьем десятке жизни круто повернулась. Он остался военным. Остался на передовой. Однако обо всем по порядку...
Случай под Батайском испортил Саше настроение на всю оставшуюся дорогу. Скучным, отсутствующим взглядом провожал он проплывающие мимо терриконы, только мельком взглянул на меловые кручи Белгородщины. Правда, вот леса за Курском, столь похожие на родные, Брянские, заставили учащеннее биться сердце. Но только на минуту. А так в ушах назойливо звучали причитания женщины. Перед глазами же маячили бритый затылок и черная рубашка человека, которого он не сумел задержать.
— Кончай дуться, хлопчик. Бис с ним, с ворюгой. Не он первый, не он последний! — Это теребит тот снизу. — Москва-матушка приглашает. Как это говорится: «Поезд прибывает в столицу нашей родины». Понял?
До обшарпанного, прокопченного временем дома в Замоскворечье добрался без особых хлопот. Легко взбежал по лестнице на нужный этаж.
Дядя, едва увидел в дверях племянника, вскочил со стула:
— Тезка, дорогой, здравствуй, вот отчудил! Ни строчки не написал и раз — в Москве. Чувствуется порода попрядухинская. Лихие люди, ну прямо первоконники!
Он грубовато обнял Сашу, крепко сжал в могучих руках. Затем отодвинул от себя и сквозь хитроватый прищур посмотрел внимательно:
— Возмужал!.. Хорош!.. Ну прямо орел!.. — Вдруг дядя засуетился: — Да что это я с разговорами! Бросай чемодан в угол, сполосни руки — да к столу скорее. Мигом что-нибудь соображу. Небось проголодался с дороги?
— Да ничего не нужно! — пытался протестовать Саша.
— Что значит не нужно! Зачем обижаешь? Или не русские мы люди?
Дядя подбежал к шкафу. Только сейчас Попрядухин обратил внимание на то, что родственник его в форме. Значит, спешит, Александр, чтобы проверить свою догадку, спросил:
— А вы со мной посидите?
— Посидеть — посижу, а насчет этого, — дядя выразительно щелкнул по шее, — ни-ни! Сам понимаешь, на службу иду. — Он помедлил немного и виновато добавил: — У меня всего-то минут пять в запасе, так что не обессудь... — Когда встали из-за стола, дядя вдруг предложил: — Ты здесь устройся и — давай к нам в отделение. Может, часок свободный выдастся, тогда все и обговорим. А то до вечера один будешь. Так как, договорились?
— Договорились.
...В тот предвечерний час в отделении было пустынно. Дежурный, устроившийся за деревянным барьером, явно скучал. Нарушителей не доставляли, посетители не шли.
С появлением молодого пограничника лицо сержанта милиции просветлело. Как-никак разговор предстоял. Дежурный быстрым движением сунул «Огонёк» в ящик стола, приосанился, взялся за ручку:
— Вы по какому делу, товарищ?
— Видать, по личному. Я к старшине Нефедову.
— Так ведь он в КПЗ, подменяет сегодня постового.
