— Ну что же я вам сейчас могу ответить, Владимир Иванович? — оправдывается Тихонов. — Подождите немного! Разберусь — отвечу... А где потерпевший?
— Скоро здесь будет, займешься... Так что идеи у тебя есть хотя бы?
— Есть кое-что...
— Ну, поделись, если не секрет.
— Мне кажется, я разгадал механику «разгонов». Во всяком случае, двух первых. В них уже есть намек на какую-то систему.
— И что за система? — спрашивает полковник.
— Беглец этот, Рамазанов, и дружок Пачкалиной, Николай Сергеевич, — оба проходили по уголовному делу комбината «Рыболов-спортсмен».
— Ну-у! Это очень широкий круг, — сомневается полковник.
— Конечно. Но мне важно понять принцип, по которому отбираются будущие жертвы.
— Это даже не полдела. Нам надо понять, к т о отбирает, а не к а к отбирают...
— Вот и я хочу попробовать стать на их место и рассчитать следующую жертву, там мы приготовим сеть на самого ловца... Хотя по всему видно, что деятели эти, о-ох, неглупые!
— А что такое? — говорит потерпевший. — Если за мной приходит старшина милиции, хотя и переодетый в штатское, и просит меня проехать с ним, так, по-вашему, я должен ему сопротивляться?
Свое «А что такое?» он произносит по-одесски: «А-шо-такоэ?»
— А-шо-такоэ? Книжечку он мне красную сунул — идите, мол, сюда, есть о чем пошептаться... Мне бояться милицию нечего, я значок «Отличник торговли» имею. И за двенадцать лет, что я подошел к этому делу, бог от несчастья вывел. Зашли мы с ним в кабинету... Он говорит: «Вы — Понтяга? Семен Иванович?» — «Ну, я — Понтяга...» А он мне: «Запирайте кабинету и поехали...»
— Вы хорошо рассмотрели предъявленное им удостоверение? — спрашивает Тихонов.
— А-шо-такоэ? Там ведь было написано: «Старшина милиции...»
— А фамилию не помните?
— Я вам честно скажу, — отвечает Понтяга, — таки не помню! Потому что когда к торгующему человеку в магазин приходят из органов, даже если он такой честный, как я, то как-то невольно начинает жбурить в животе. Казалось бы, ну, пришел к тебе человек по делу! А все же как-то неприятно...
— Вы сами попросили у него разрешения позвонить к себе домой или он вам предложил? — спрашивает Тихонов.
— Он предложил... — сказал Понтяга и, помолчав, добавил: — В том смысле, что я сам попросил.
— Нельзя ли поточнее?
— Я спросил его: «А-шо-такоэ? Что там стряслось?» Так он мне сказал, что для моих нервов будет лучше, если я все на месте узнаю. Тогда я захотел узнать, когда меня отпустят, чтобы дома не волновались. У моей жены плохое здоровье, всякие там нервы-шмервы, сердце-шмерце...
— Ну и что он сказал, когда вас отпустят?
— Он засмеялся и сказал, что, наверное, лет через семь отпустят...
— Шутник он, — говорит Тихонов недобрым голосом. — Ничего, скоро дошутится...
— А-шо-такоэ? Вы его поймаете? — спрашивает Понтяга, и вдруг лицо его кривится в мучительную гримасу боли, стыда и ненависти, и он добавляет едва слышно: — Так дай бог, чтоб он то чувствовал, когда вы его возьмете, что мне пришлось передумать, пока мы ехали до этого места...
Тихонов встает из-за стола и отходит к окну, чтобы дать потерпевшему справиться с волнением.
— У вас здесь можно курить? — спрашивает наконец Понтяга. — Вам дым не влияет?
— Да, пожалуйста, сколько угодно.
Тихонов возвращается к своему столу.
Понтяга достает сигареты и спички, но они ломаются одна за другой в его трясущихся пальцах.
— Мы остановились на вашем звонке домой, — напоминает Тихонов.
— Так я стал просить, чтобы он разрешил... Он сначала не соглашался, но я его просил, просил, ой как я просил этого бандита... Дай бог, чтобы его скорее вынесли на простынях!.. И он мне таки сказал потом: «Можете позвонить, но ничего не говорите, что вас задержали... Когда понадобится, жене сообщат». И я позвонил.
— И что же вы сказали супруге?
— Что я сказал? Я сказал: «Женя, несчастье! Не спрашивай, такое недоразумение! В общем, ОБХСС...» Тут он ударил на рычаг, и все.
— Так, понятно, — кивает Тихонов. — Что дальше было?
— Он посадил меня в машину, и мы поехали.
— Номер не запомнили?
— Номер — нет... Потом, когда мы вышли из машины, он сказал шоферу: «Не уезжай, я сейчас буду». Он привел меня в горотдел, посадил в коридоре и сказал, что меня скоро вызовут к капитану Севостьянову. И ушел. А я сидел. Я сидел четыре часа, пока один офицер — дай бог ему здоровья! — не спросил, чего я жду...
