Опаленные огнем гражданской войны, вступили в новую непривычную жизнь крестьяне на Выймовских хуторах.
Над избой Юлиса Лусиса алел красный флаг и на нем мелом были написаны большие буквы — РСФСР. На двери вывеска: «Выймовский сельский Совет». Над дверью нашей избы также появилась вывеска — «Политпросветительный кружок «Валгус»>{2}, а за ней вскоре и вторая — «Изба-читальня».
…Морозы в эту зиму держались долго. Нам, ребятишкам, редко удавалось выскочить на улицу. Лишь изредка, когда у двери оказывались снятые матерью или тетей «порожние» валенки, мы, воспользовавшись ими, стремглав выскакивали из избы и как были, раздетые и простоволосые, носились взад-вперед по протоптанным к стайке и бане тропам.
Наконец, появились первые признаки весны. Солнце стало пригревать и под навесами повисли первые прозрачные сосульки.
В один из солнечных мартовских дней к нам пришел нежданный гость. Широко улыбаясь, снял он папаху и протянул руку вставшему ему навстречу отцу:
— А-а! Вольдемар! Жив-здоров? Откуда ты?
Это был Вольдемар Карлович Оя. В Сибирь он приехал в разгаре войны, летом 1915 года. Должен он был начать учительствовать на Выймовеких хуторах, где до этого даже церковно-приходской школы еще не имелось. Но фронт требовал все больше и больше солдат, и молодого учителя, которому к тому времени исполнился 21 год, мобилизовали в царскую армию.
Обратно на Выймовские хутора он вернулся осенью 1917 года. Молодой, грамотный, видевший своими глазами ту бурную жизнь, что закипела в городе после Февральской революции, он стал настоящим центром общественной жизни деревни. Вокруг него собиралась молодежь, тяготившаяся старым укладом жизни. Это не могло не вызвать ненависть к Вольдемару у хуторских богатеев.
С приходом в Красноярск колчаковцев на наших хуторах подняли головы и местные контрреволюционеры. И Вольдемар Оя вынужден был бежать, скрывался вначале в городе, затем перебрался на таежную заимку на Мане…
И лишь с приходом красных он вновь появился у нас>{3}.
…Разгромленные белогвардейские войска удирали на восток, бросая снаряжение, оставляя тысячи заморенных лошадей. С седлами, болтающимися под брюхом, а то и с хомутами и сбруей, брошенные хозяевами лошади бродили по полям и дорогам.
Слух о «даровых» лошадях дошел и до наших хуторов. На южных склонах уже темнели проталины. Апрельское солнце грело совсем по-летнему, в логах и ложбинках набухали от талой воды нанесенные зимой сугробы. Вот-вот зашумит вниз к Базаихе вешняя «большая вода».
— Может съездим, подберем парочку, — поднял как-то за ужином глаза дядя Александр.
Макнув картофелину в подбеленную молоком мучную подливку, отец осторожно поднес ее ко рту и, подумав, ответил:
— Съездим. Сена у нас хотя и мало, но как-нибудь дотянем. А скоро и трава пойдет.
Через несколько дней вместе с нашей Машкой на косогоре паслись еще два худющих мерина. Жалея животных, тетя; Мария иногда приносила им из-за стайки охапку сена. Ведь впереди посевная. Выдюжат ли отощавшие кони?
Отшумело половодье, подсушилась земля. Наступила пора сеять. Отец вытащил плуг, припряг к Машке мерина и провел первую борозду. А когда на ровных длинных пластах земли уже могла уместиться самодельная деревянная борона, запряг и второго, и я, гордо сидя на нем верхом, начал боронить. Но не успели еще отсеяться, нас настигло несчастье. «Мой» меринок свалился ночью в полную еще от снеготаяния воды яму и утонул. Поникли головы у взрослых, моим же слезам не было конца.
…Почти каждое воскресенье собирались у нас хуторяне. Часами спорили и говорили, заполняя «классную комнату» едким дымом махорки и самосада. Изредка на эти собрания приезжал из, Красноярска здоровый светловолосый дядя, товарищ Иозеп, как его почтительно называли хуторяне.
Когда он приезжал, на собраниях было всегда многолюдно. Протискивались туда и мы, мальчишки. Но, мало что понимая из его многочасовых речей, мы там долго не задерживались.
Как только у нас вновь появился Вольдемар Оя, наш хутор стал центром притяжения всей окрестной молодежи. Всегда чисто выбритый, с прямым пробором в слегка вьющихся светлых волосах, вежливый и улыбающийся молодой учитель быстро стал кумиром хуторской молодежи. Он организовал драмкружок и смешанный хор, в которых принимали участие не только молодежь, но и совсем уже пожилые хуторяне. Чуть ли не всей деревней построили на пригорке «сцену», поставили бревенчатые скамьи для зрителей.
