Никто не сказал ни слова. Что тут можно было сказать? Трагическая случайность, жестокий каприз судьбы. Что же получается – боги уничтожают тех, кого сами порождают лучшими? Я прихожу к такому выводу. А может быть, во мне говорит водка. Как бы то ни было, здесь явственно прослеживается антиэдиповское развитие событий. Отец, долгое время считавшийся великим стрелком, видит, что сын начинает превосходить его. Он любит своего мальчика, но змей-искуситель – его эго – нашептывает в подсознании: он займет твой пьедестал. Он затмит память о тебе. Ты дал ему все, он все у тебя заберет. Очень скоро ты станешь лишним. И ружье падает на землю. И – по всей вероятности, случайно – предохранитель оказывается в нейтральном положении. И – возможно, в силу рокового стечения обстоятельств – дуло на десятую долю секунды оказывается направленным в нижнюю часть спины Лона. И происходит выстрел.
Я считаю, ему еще повезло. Кресло S4. Никаких проблем с дыханием. Отсутствие потребности в электрическом приводе. Физически сильный и спортивный, Лон быстро адаптировался к новым условиям жизни. Он сохранял ясность сознания, мог относительно свободно перемещаться в пространстве, готовить еду, одеваться, пить, смеяться, читать, стрелять со скамейки. S4 – это гораздо лучше, чем С2. И все же…
Какие процессы происходили в его подсознании? Вероятно, первое время Лон испытывал глухое негодование или даже ненависть по отношению к отцу. Во всяком случае, он подавлял или скрывал свои чувства. Как уже сказано, он приспособился к новому положению. Никто не знает, о чем он думал, и тем более я. Но, возможно, как раз это и объясняет, почему Лон с честью выдержал чудовищные испытания, на которые я его обрек, и до конца сохранял веру. В самом деле: он погиб из-за веры.
В конце октября еще невозможно было представить, что произойдет в ближайшее время. Я сказал себе, что у меня имеется вопрос к Лону, требующий ответа, вероятно, еще не веря в неизбежность спланированного мною развития событий. Звонить из дома или из офиса нельзя, поскольку никто не мог дать гарантии, что этот хитрый проныра Джеймс Джизес Энглтон не прослушивает мои телефоны. Поэтому субботним вечером, надев костюм и повязав галстук, я отправился в центр города, на Пятнадцатую улицу, и смело вошел в подъезд дома номер 1515, на фасаде которого висела табличка с надписью «Вашингтон пост», сделанной готическим шрифтом. В те дни двери газетных редакций были широко распахнуты для публики, особенно если ее представлял человек, выглядевший как Официальное Лицо – в темном костюме, темном галстуке, белой рубашке, очках в роговой оправе, с аккуратной принстонской стрижкой, как она называлась в ту пору. Я вошел, кивнул сонному охраннику-негру и поднялся на лифте на шестой этаж, где располагался отдел новостей.
В помещении было малолюдно. Небольшие группы сотрудников редакции считывали срочные сообщения с телетайпных лент или записывали их со слов корреспондентов, звонивших по телефону. Я подсел к столу Марти Дэниэлса, отвечавшего за новости Министерства обороны и перебиравшего в этот момент стопку листов розовой бумаги. Будучи старшим корреспондентом, он имел прямой доступ к междугородней связи. Я лениво поднял трубку и быстро набрал номер Лона.
К телефону подошла Моника, которая тут же переключила меня на аппарат в комнате Лона. Я поприветствовал его.
– Хью, как поживает мой любимый секретный агент? Ты еще не поймал Доктора Нет?
– Этот грязный ублюдок опять сменил логово. Он нашел новый вулкан. А как поживает мой любимый калека?
– Знаешь, Хью, – сказал Лон, нисколько не обидевшись, – на днях мне почудилось, будто я почувствовал какой-то сексуальный импульс ниже пояса, а оказалось, это мне на колени упала книга.
Мы оба рассмеялись. Лон на пять лет старше меня, и когда я приехал в Нью-Хэйвен, чтобы закончить там последний класс школы, он уже учился в Йеле и блистал на футбольном поле. Однажды мне доставило несказанное удовольствие наблюдать за тем, как он сокрушал на своем пути игроков из команды Гарварда. Это была поистине праведная ярость!
