Воспоминания секретного агента Хью Мичум
Я избавлю вас от подробностей этого уик-энда и нашей беседы с Лоном, который, хоть и не сразу, но принял мое предложение. Как вы, наверное, догадались, впоследствии я сделал ему и другое, более серьезное и важное предложение. Но об этом расскажу в свое время.
Мы с Пегги приехали к Лону около пяти часов вечера, выпили по коктейлю и поехали вместе в ближайший сельский клуб, где все знали его и любили. Еда была восхитительной, и он пребывал в прекрасном настроении. Я понял так, что интенсивный мыслительный процесс, имевший целью решение поставленной перед ним задачи, способствовал повышению его жизненного тонуса. Следующим утром мы с ним отправились на его стрельбище. Он показал мне подготовленную винтовку и патроны и заверил меня в том, что все будет как надо. Думаю, он знал, что произойдет дальше, поскольку совсем не удивился тому, какой оборот принял наш разговор.
Лон являлся крупным малым. Именно поэтому он и выполнял на поле функции защитника. Спросите у женоподобных мальчиков из Гарварда, они его хорошо знают. Он старался следить за фигурой и регулярно занимался с гантелями, но тем не менее – видимо, из-за природной склонности к полноте – неизменно набирал вес. Лон имел квадратное, типично американское лицо, носил очки в проволочной оправе и коротко стригся – как и все мы в 1963 году. В одежде отдавал предпочтение вельветовым брюкам и свитерам с вырезом, которые носил годами, и был похож на английского профессора – и опять же, как все мы в те дни. В мятом пальто вы могли сойти за английского профессора, а в строгом темном костюме и черном галстуке – за продавца магазина компании IBM. Так было.
На его умном лице всегда присутствовало столь оживленное выражение, что люди зачастую не сразу понимали, что он навсегда прикован к стальному креслу S4. Казалось, с годами Лон совершенно смирился со своей участью. Он даже изобрел колесико меньшего размера, нежели резиновая шина его кресла. После этого он, по всей вероятности, мог совершать восхождения на горные вершины, грабить банки и подниматься и спускаться по лестнице. Однако Лон всегда сознавал свою неполноценность, и его это сильно угнетало. Я точно знал об этом. Его энергия, заключенная в стальном каркасе, не находила выхода, а талант увядал под бременем неподвижности нижней части тела.
Потребовалось некоторое время, как это бывает всегда, когда нужно настроить добропорядочного гражданина против всего того, что ему внушали и прививали с юных лет. Но у меня имелся определенный задел. Я знал, что он читает статьи Липмана в «Таймс», восхищается передачами Марроу на канале CBS и разделяет «прогрессивные» социальные идеи относительно негров и евреев. Хотя он ратовал за уничтожение коммунизма, ему не хотелось, чтобы при этом погибли миллионы ни в чем не повинных русских крестьян. Мы все испытывали подобные чувства.
Когда я поведал ему о своих опасениях по поводу того, что давление Уокера справа может подвигнуть незрелого и нерешительного Джона Кеннеди к очередным безумным действиям, которые на этот раз будут иметь трагические последствия, заверил его в абсолютной безопасности готовившейся операции и изложил ее план, он, после некоторых колебаний, согласился. Необходимо сразу же заметить, что Лон никогда не просил ни цента, а соответственно, и не получал. Он согласился только потому, что я убедил его в необходимости и справедливости этого деяния.
Нужно было еще решить некоторые задачи материального обеспечения, но в этих вопросах мне не было равных. Я взял деньги из черного бюджета, купил всем билеты в разных авиакомпаниях, заплатив наличными, и забронировал номера в «Адольфусе» на срок с семнадцатого по двадцать шестое под вымышленными именами – что в «докомпьютерную» эру сделать было совсем нетрудно. Один мой знакомый изготовил для нас троих фальшивые водительские лицензии.
Нужно было также позаботиться о собственной карьере, и я развил бурную деятельность, принимая активное участие в совещаниях, составляя для Корда подробные отчеты по «Павлину» и другим операциям. Я опасался лишь, что Кеннеди совершит очередную ошибку, и нам придется ждать еще несколько недель, пока благоразумные люди в правительстве примут меры, дабы не позволить ему ввергнуть мир в катастрофу. Наверное, в те самые дни в середине ноября, в свободное от подготовки следующей президентской кампании время, он занимался тем, что трахал бывшую супругу Корда, Мэрилин, Энджи и вообще всех женщин, попадавшихся на пути, кроме разве что бедной Джеки. Он производил впечатление человека, в первую очередь думающего о своей политической карьере и пассивно идущего на поводу у событий. Собственно говоря, это его и погубило: поездка в Даллас имела исключительно политические цели и никак не была связана с исполнением обязанностей президента.
