Всё это необходимо понимать, чтобы оценить, насколько устарели индустриальные подходы ведения обычных войн, а следовательно, чтобы адекватно представить себе, какова роль сугубо индустриальной системы так называемого ядерного сдерживания, на которой покоилась безопасность двухполярного Ялтинского мира эпохи модерна. Старая поговорка о том, что генералы всегда готовятся к прошедшей войне, приобретает здесь действительно жизненно важное значение. Без осознания сути «новой теории войны» можно просто забыть о понятии безопасности, как и о возможности сохранения суверенитета.
Многочисленные примеры, в том числе и из новейшей истории, доказали, что Америка ни при каких обстоятельствах не пойдёт на ядерное обострение до тех пор, пока у России хотя бы номинально остаётся её ядерный потенциал и пока она даже гипотетически способна нанести ответный ядерный удар. Однако это не исключает прямого неядерного военного столкновения основных сил Запада с российской армией[20]. И уже тем более совершенно не исключены ситуации непрямого столкновения в локальных конфликтах либо «обоснованные» локальные удары по территории России в случае, если это будет вызвано необходимостью подавления отдельных точек сопротивления небольших террористических групп, возможность чего прямо прописана в концепции национальной безопасности США. В этом случае ядерный ответ со стороны России является несоизмеримым, а значит, в представлении западных стратегов маловероятным. Ну а главным инструментом горячей фазы сетевой войны является «спровоцированный» военный удар по территории противника (или по территории, находящейся под его стратегическим контролем) со стороны третьей силы. Данный метод ведения войны вытекает из стратегии «Анаконда»[21], активно применяемой США, на чём мы ещё остановимся подробнее в следующих главах. Примером же такого «спровоцированного» военного удара стало нападение Грузии на Южную Осетию, сетевой операции США против России, под реализацию которой были созданы так называемые граничные условия для военной агрессии на территорию, стратегически подконтрольную России, без прямой увязки с американским центром принятия данного решения.
Таким образом, спокойствие относительно безопасности России, связанное с надеждой на наш «ядерный щит», доставшийся нам от эпохи модерна, при наличии постмодернистской технологии сетевых войн является мнимым. Это всё равно что надеяться на свой арбалет или тугой лук с острыми стрелами в ситуации, когда противник готовит авианалёт эскадры сверхзвуковых бомбардировщиков. Вооружения индустриальной эпохи так же проигрывают перед постиндустриальными информационными стратегиями, как воинство эпохи премодерна перед лицом индустриальных армий. Кавалерия, конечно, принимала участие во Второй мировой войне, но не стала решающим фактором победы.
Недооценённость постмодерна
Обладая средствами ядерного сдерживания, Россия, успокоившись на этот счёт, должна готовиться к отражению угрозы оттуда, откуда не ждали. А не ждали оттуда, потому что все эти годы не воспринимали всерьёз. Концепт постмодерна, меняющий сознание человеческих масс, на сегодня совершенно недооценен, особенно его разрушительные, деструктивные функции. Собственно говоря, сам постмодерн — это не нечто шуточное, если взглянуть на него серьёзно, а его несерьёзная оценка нашим обществом заранее заложена в него теми, кто продвигает этот концепт на наше социальное поле и в наше экспертное пространство. Постмодерн как бы заведомо высмеян своими же создателями. В результате когда в нашем экспертном сообществе кто-то из экспертов слышит о постмодерне, то непроизвольно начинает хихикать, приговаривая: «Ну да, знаем, это Квентин Тарантино, „Криминальное чтиво“, смотрели, да, Миа Уолис танцует с Винсентом Вегой», — собственно, зачастую на этом понимание постмодерна заканчивается.
Между тем постмодерн — это некая матрица, которая просто полностью подменяет ту среду, в которой мы привыкли жить и которой привыкли оперировать. Это действительно отсутствие всяких иерархий и всяких критериев. Получается, что в пространстве постмодерна ничему нельзя дать оценку, так как для этого полностью отсутствуют чётко установленные критерии. Одновременно с этим, как ни парадоксально, существует абсолютная множественность критериев и оценок. А фраза, которой мы привыкли бросаться всуе — «сколько людей, столько и мнений», — на самом деле и есть квинтэссенция постмодерна. Из неё следует, что каждый человек является создателем своей системы координат, своего понятийного аппарата, а общие смысловые поля, с помощью которых можно было бы найти общий язык друг с другом, отсутствуют. Это и есть абсолютная множественность сред, являющаяся обыденностью постмодерна.
