Она помолчала. Меня охватила нежность. Я представил, как она, в страхе и одиночестве, терзает бумажный носовой платочек. Однако от нее не укрылось, насколько я был зол в эту минуту.
– А потом явился идиот, твой дядюшка, и преподнес тебе эту возможность на серебряном блюдечке…
Я добавил яду:
– А тебе не приходило в голову, что такое поведение типично для мужика, который нашел симпатичную девочку для развлечений, а потом благополучно слинял?
Я тут же возненавидел себя за эти слова, но возненавидел и мерзавца, который вынудил меня их произнести и заставил плакать мою племянницу. Я был уверен, что такие передряги случаются с ней не впервые. Может, это и пошлость, но я бы охотно придавил ему яйца медвежьим капканом. Ладно, пусть это будет капкан для маленьких медвежат, в конце концов, я умею прощать.
Сара подняла голову. В жизни не видел таких голубых глаз, сияющих от непролившихся слез.
– Нет. Все не так, я чувствую…
Ну да, если бы слухи стали привычным для влюбленных языком, «Амплифон»[36] завладел бы счетами Медельинского картеля.[37] Этого я не сказал. Сара перешла на шепот:
– А потом все усложнилось…
– Что такое?
– Я жду ребенка.
Опа! Мое адамово яблоко вдруг раздулось до размеров баскетбольного мяча в руках Шакила О'Нила.[38]
– Какого еще ребенка? – просипел я.
Сара сделала выпад и, пользуясь моментом, восстановила утраченное равновесие; я же потерял равновесие окончательно. Но «Золотой мяч» перешел ко мне, и я послал его обратно, не потому, что выиграл, а потому, что ничего на этом не заработал.
Голос Сары добил меня:
– Знаешь, такие маленькие существа, которые пищат, пачкают пеленки, а потом рано или поздно произносят «мама» или «папа». Вот такого и жду.
Мой язык вполне можно было бы подать вместо котлеты по-милански, и никто не отослал бы его обратно шеф-повару.
– Да кто тебе сказал, что ты ждешь ребенка?
Сара подняла глаза и поглядела на меня, как смотрят на человека, которого похитили, а потом вернули назад, на Землю, пришельцы.
– Синьор, именуемый гинекологом, а еще раньше синьор, именуемый предиктором. Тебе достаточно мнения этих двух светил?
Я опустил глаза и посмотрел на пол, чтобы увидеть, куда упал тот обух, которым мне дали по голове. Воцарилось молчание. Моя племянница обладала даром превращать пару благопристойных хлопчатых брюк в непотребные полотняные подштанники.
Она взглянула на меня, и, хотя к ней и вернулась прежняя бойкость речи, в глазах застыли растерянность и испуг. В конце концов, она была всего лишь восемнадцатилетней девчонкой.
– Что будем делать?
Я поднялся из-за стола и расправил брюки.
– Пойдем спать. Я весь как выжатый лимон, и голова не желает работать в таком состоянии. Утро вечера мудренее.
Мы поднялись к себе и остановились перед дверью ее номера. Вид у нее был такой потерянный, что я обнял ее. Она уткнулась головой мне в плечо, и я растаял от нежности:
– Да ладно, все образуется, вот увидишь.
– Спасибо, дядя.
Я оторвал ее от себя и заглянул ей в лицо. Теперь была моя очередь покинуть Оксфорд.
– Спасибо, дядя, чертов хвост! Это будет стоить тебе твоего процента. Немного, но зато надежно!
Наконец-то она улыбнулась и в ее потерянных глазах затеплилось облегчение.
– Что касается меня, то мне на это абсолютно наплевать. Спокойной ночи.
Она закрыла за собой дверь, и я остался один в коридоре. Войдя к себе, я слышал, как она возилась и шуршала, готовясь ко сну. Сквозь тонкую стенку раздался ее голос, и я понял, что она звонит своим, чтобы сказать, что мы доехали прекрасно, что все «о'кей» и так далее. Интересно, что сказали бы заботливые папа с мамой, если бы узнали, что скоро станут заботливыми бабушкой и дедушкой? Я разделся и тоже улегся в постель. Как ни странно, лягушачий хор затих. Наверное, их гонорар не предусматривал выступления на бис. Я погасил свет и лежал в темноте, слушая шум кондиционера, как слушал совсем недавно рев самолетных двигателей. То, что сказала мне Сара, звучало в моей голове, отскакивая от стенок, как пинг-понговый шарик.
Теперь, когда я лучше узнал свою племянницу, самое время было задать себе один вопрос.
