Третий уровень - страница 44

– Проклятие! Сто проклятий, тысяча проклятий! Это мог быть восемьдесят второй год, вполне мог быть! И мог быть сегодняшний день. Кто-то вытащил откуда-то сани своего любимого дедушки, а светофоры из-за метели не работали. – Рюб отвернулся к Россофу, беспомощно развел руками и горько рассмеялся. – Это же черт знает что! Может, ему удалось, может, он таки побывал там! А убедиться нет никакой возможности. Ну и ну!..

Он подошел к своему креслу, рухнул в него и потянулся за чашкой кофе, стоявшей на ковре.

Медленно, приглушенно, стремясь рассеять висящее в комнате раздражение, заговорил Данцигер:

– После прогулки вы вернулись сюда, Сай? И никого не встретили?

– Никого, – подтвердил я.

– Вы вошли сюда, в гостиную, подошли к окну и выглянули в парк?

– Именно, – кивнул я, глядя ему в глаза, искренно надеясь, что он сможет вытянуть из меня что-нибудь такое, о чем я и сам не догадывался.

– И что вы там увидели – ничего особенного?

– Ничего. – Я откинулся в кресле, совсем подавленный. – Мне очень жаль, доктор Данцигер, ужасно жаль, но для меня прошлая ночь действительно была восемьдесят вторым годом. Во всяком случае, была им в моем сознании. Так что не приходится удивляться – просто я не обращал внимания…

– Понимаю. – Он кивнул несколько раз подряд, улыбнулся, затем, пожав плечами, повернулся к остальным. – Ну что ж, придется ждать следующей возможности и снова попытать счастья, только и всего…

Мы промолчали. Данцигер взглянул на сигарету, тлеющую в руке, скорчил недовольную мину и загасил ее в пепельнице; значит, опять бросал курить. Молчание длилось минуты две, затем Россоф сказал:

– Сай, подойдите к окну, хорошо? И выйдите на балкон точно так же, как вчера…

Я двинулся к застекленной двери, открыл ее, вышел на балкон и обернулся, вопросительно глядя на Россофа; процедура эта мне уже порядком надоела, однако я чувствовал себя обязанным выполнить все, чего от меня хотят.

– Закройте глаза, – сказал Россоф. Я подчинился. – Ну вот, сейчас вчерашняя ночь. Вы стоите на балконе и смотрите вниз, на парк. Не открывая глаз, мысленно представьте себе всю картину. Как только она станет отчетливой, опишите ее во всех подробностях.

Через секунду-две, не раскрывая глаз, я начал:

– Чистый, белый, совсем нетронутый, девственный снег – очень красиво… Деревья будто углем вычерчены на белом фоне. Снег сплошь покрывает улицу и тротуар, совершенно нетронутый снег – я замечаю, что даже мои следы уже исчезли, а он все идет и идет… Снежинки блестят в пятнах света у подножия фонарей, а больше ничто не движется, не слышно ни звука. Я стою, несколько секунд гляжу вниз, на парк, потом поворачиваюсь, чтобы вернуться в комнату. Замечаю еще несколько светящихся окон в Музее естествознания – наверно, уборщицы за работой. Я задергиваю шторы и… Вот, к сожалению, и все. – Я обвел взглядом всех троих и шагнул в комнату. – Потом я лег и проспал до…

Я не кончил. Доктор Данцигер медленно вставал, выпрямляясь во весь свой огромный рост. Лицо его оживилось. Он стремительно подошел ко мне, вытянул руку и жестко, до боли сдавил мне плечо. Повернул меня лицом к балкону, вытолкнул обратно за дверь и сам последовал за мной.

– Смотрите! – Большая, с выпуклыми венами рука мелькнула у меня перед глазами, схватила меня за подбородок и силком направила мой взгляд к северу. – Вот куда вы смотрели вчера ночью! Посмотрите опять! Где он? Где ваш Музей естествознания?..

Конечно, никакого музея там не было – между мной и им стеной стояли кварталы домов, и каждый намного выше «Дакоты». С моего балкона музей не был виден уже много десятилетий, и сознание этого факта вдруг поразило и меня, и Рюба, и Оскара, и Рюб прошептал:

– Вышло-таки! – Потом лицо у него покраснело, и он заорал: – Вышло! Боже мой, вышло!..

Рюб и Оскар схватили меня за руку и принялись трясти ее, поздравляя меня и друг друга, а я стоял, глупо улыбаясь, покачивая головой и стараясь осознать, что вчера ночью я на несколько минут прогулялся отсюда, из «Дакоты», в зиму 1882 года. Доктор Данцигер полузакрыл глаза, чуть покачнулся и, кажется, находился на грани обморока. Потом все мы стали бормотать что попало, ухмыляться, отпускать дурацкие шутки, а я, хоть и принимал в этой сумятице посильное участие, ухмылялся и ликовал со всеми, мысленно вновь стоял на балконе в тишине белой ночи и глядел вдаль сквозь кварталы пустого пространства – пространства, которое вот уже десятки лет заполнено каменными громадами зданий.